Записка от Питера Макфарланда, физический факультет Гаверфордского университета, профессору Чарлзу, кафедра латинского языка.

«Дорогой профессор Чарлз! Моя реакция такова:

„Черт подери! Где остальные записи?!“

Макфарланд».

Murray Leinster • Time to Die • Astounding Science Fiction, January 1947 • Перевод В. Гольдича, И. Оганесовой

Родней сидел на койке в камере смертников и следил за солнечным зайчиком, мелькающим на каменном полу коридора между камерами. Оглушительная новость, которую ему передали через адвоката, постепенно проникала в самые глубины сознания… Пересмотра его дела не будет. Ему отказано в просьбе о смягчении приговора. Его казнят как самого обычного преступника. А ведь он один из лучших физиков страны. Его адвокаты оказались бессильными, через три дня за ним придут тюремщики, обреют наголо, подрежут штанины брюк. Затем они поведут его к узкой зеленой двери в конце коридора и втолкнут в комнату, посреди которой стоит приземистый страшный стул. Его привяжут к стулу, приложат к телу влажные электроды, и побледневший палач включит рубильник. Тело Роднея, уже мертвое, продолжит конвульсивное сражение с безысходностью.

И неожиданно он вздрогнул. По спине побежали мурашки, как будто все его существо протестовало против приближающейся казни. В горле пересохло. Руки судорожно двигались, и он услышал, как начал издавать странные звуки — что-то среднее между всхлипываниями и сдавленными стонами ужаса. Роднея охватило презрение к себе. Однако ему никак не удавалось справиться с отчаянием. Крупные слезы полились ручьями из широко раскрытых глаз, в которых застыл животный ужас. Стоны становились все громче, и, если врач не придет вовремя, никакие наркотики не помогут — он сойдет с ума, и тогда они не смогут казнить его. Он останется жить…

Внезапно раздался скрип пружин койки в соседней камере смертников. Там сидел Хромой Госсет — тоже убийца. Он оказался в комнате в конце коридора сразу вслед за Роднеем. В предшествующие несколько недель они часто разговаривали, и Родней проникся презрением к Госсету. Он не хотел, чтобы Хромой понял, что с ним происходит. Мешала гордость.

— Похоже, до тебя дошло, что здесь не шутят, — зычный голос Хромого гулко отражался от каменных стен, железных решеток и крыши дома смерти.

Родней с радостью согласился бы на безумие, ведь оно сохранило бы ему жизнь. Но Хромой — самый заурядный грабитель, оба совершенных им убийства — чистая случайность. Родней плотно сжал губы и постарался взять себя в руки. Через несколько секунд, сделав вид, что только что проснулся, он сказал:

— Что такое? Хромой, ты что-то сказал?

— Ага, — ответил гулкий голос, его обладатель оставался невидимым. Родней ни разу не встречался с Госсетом лицом к лицу. Но его бас, усиленный эхом от стен камеры, производил на Роднея странное, пугающее воздействие.

— Я спросил, как твои дела. Я слышал всхлипывания из твоей камеры.

Родней повернулся на койке. Он сделал вид, что зевает.

— Мне приснился кошмар, — сказал он. — Циклотрон отрастил конечности и помчался за мной по лаборатории…

Эхо подхватило голос Роднея. Но после раскатистого баса Хромого его слова прозвучали как-то слабо. Стиснув руки, Родней ждал ответа.

— Дело дрянь, — прогрохотал в темноте голос Хромого. — У тебя осталось только три дня, приятель. Три дня — и они отправят тебя за зеленую дверь. У меня есть что рассказать тебе. Вопрос только в том, готов ли ты меня слушать?

— Конечно готов! Что мне еще остается?

— Потому что, — продолжал гулкий голос, — тогда у тебя появится шанс. Может быть, и у меня еще есть надежда. Я знаю, что одному парню удалось спастись из камеры смертников.

Родней, облизав губы, скептически спросил:

— Побег?

— Ага, — отвечал Хромой, — из дома смерти. Я видел, как человек по имени Фелленден сбежал в ночь перед казнью. Когда-нибудь слышал о нем?

— Вряд ли, — сказал Родней. Он презирал людей такого сорта, как Хромой Госсет. Ведь сам Родней был ученым! Но тут у него промелькнуло воспоминание.

— Фелленден? Ты говоришь о человеке, решившем задачу неопределенности поля для электронного телескопа?

Казалось, что в темноте Хромой пожимает плечами. Затем его бас, отразившись от стен, прогрохотал:

— Я не знаю. Он пристукнул свою жену, и его должны были поджарить на стуле. Мы вместе с ним сидели в доме смерти в Джулиете. Он смылся. Исчез. Испарился. Они так и не узнали, как это ему удалось. А я не смог. Но меня помиловали, и позднее я вышел на свободу. Помнишь его?

Родней неожиданно ответил:

— Верно. Фелленден действительно убил свою жену. Он оставил много незаконченных работ, и часть из них никто не сумел продолжить.

— О'кей, — сказал Хромой, — похоже, это тот самый парень. Мы не раз с ним разговаривали, так же как сейчас с тобой. Он все старался придумать, как бы смыться. Он сказал мне: «Полезно обсуждать проблемы вслух». Когда ты окончательно отчаешься, я расскажу тебе, как Фелленден совершил свой удивительный побег. Как знать, может быть, ты сумеешь понять, как он действовал, и объяснишь мне. Давай, приятель!

Солнечный зайчик сверкал на каменных плитах. Каждый день на целый час появлялся он в доме смерти. Его отражение порождало мягкое сияние, красота которого казалась неуместной в коридоре, зажатом между двумя рядами камер смертников.

Родней сглотнул. Его горло по-прежнему сводило судорогой.

— Чего ждать? — с нарочитой развязностью спросил он. — Если необходимо отчаяние, то я уже сейчас им переполнен. Что мне терять, кроме пары дней ожидания?

Голос его звучал нормально, но самого Роднея трясло. Он смотрел сквозь стальные прутья решетки в коридор с солнечным зайчиком и в глубину другой камеры, такой же, как у него, но сейчас пустой.

— Фелленден говорил, что парень, продолжающий цепляться за надежду, ничего не сможет сделать. Нужно использовать весь свой мозг. Если ты будешь вести себя вызывающе, искать оправдания тому, что сделал, значит, часть твоего мозга не сможет освободиться. Ты должен быть на пороге полного отчаяния или так страшно сожалеть о содеянном, чтобы не беспокоиться о том, какие участки мозга не выключились.

Родней медленно и с сомнением сказал:

— Никакого подавления и блокирования памяти… Что ж, я готов. Но в чем суть дела. Хромой? Самогипноз?

Голос Хромого прокатился по камере, он произнес нехотя, с какой-то небрежностью: