Реми поднялся наверх. Живительно, но его мать и сестра оказались в этот день дома. Они только что возвратились с какой-то пышной свадьбы. Алиса потащила за собой мадам Шассо, любительницу светских развлечений, просившую дочь выводить ее в свет. Алиса не пропускала ни одного случая, заранее уверенная в том, что каждый подобный выход будет сопровождаться солидным чеком, который выдаст мать, не ожидая просьбы дочери.

– Как тебе нравятся наши платья? – спросила мадам Шассо.– Черный цвет всегда в моде. А что ты скажешь про новый покрой? Правда, он делает меня стройнее и выше ростом? Как хорошо, что твоя сестра отвела меня к Фабье. Я больше не буду шить у Люси Рено.

Ее переполняло чувство признательности к дочери. Обожая пускать пыль в глаза, но в то же время не желая попусту транжирить деньги, мать поставила в вазочку с водой букетик орхидей, украшавший ее меха по случаю столь изысканного приема. За маленьким столиком Алиса обгладывала крылышко цыпленка.

– Там совсем было нечего есть, – заявила она.

– Как ты привередлива, моя дорогая крошка! – сказала мать.– Лично я не могу с этим согласиться… О! Реми, если бы ты видел, какие там были туалеты!..

Ни одна из женщин даже не взглянула на него. Он обрадовался, что, занятые собой, они не удостоили его вниманием. После всех волнений у него отлегло от сердца, хотя он все же почувствовал легкую грусть.

В привычной домашней обстановке он ощутил себя чужим. Как хорошо, что он покинул этот дом! Эта мысль, в истинности которой он убедился еще раз, настраивала его одновременно на радостный и горестный лад.

В бельевой комнате он отыскал у окна Агатушку, сидевшую, как всегда, за шитьем. По ее словам, именно здесь было лучшее освещение для ее слабых глаз. На самом деле Агатушка только в этой комнате чувствовала себя как дома. Увидев Реми, она произнесла:

– Присядь рядом со мной, мой дорогой малыш, я так давно тебя не видела!

Он сел. Подслеповатыми от старости глазами Агатушка посмотрела на него сквозь очки. Реми вспомнил, что год назад ей удалили катаракту. Агатушка тут же снова опустила глаза к рукоделию. Это был старинный коврик, найденный однажды в шкафу. Агатушка задумала привести его в порядок и уже не один месяц молча корпела над ним.

Реми не спешил уходить. Бельевая была наполнена запахами свежевыглаженного белья, шерсти, сушившейся в мотках, и просто пыли. Они напомнили Реми запахи его детства. Выходя утром из квартиры Оникс, где вместо любви, о которой мечтал, он обрел лишь плотские радости, житейские удобства и холостяцкую обстановку, больше всего на свете ему захотелось окунуться в атмосферу не столь отдаленного детства, тоже не баловавшего его теплом домашнего очага.

– Что с тобой? – спросила Агатушка.

– Ничего.

– Нет, мой дорогой малыш, – возразила старушка, не поднимая головы от своего шитья.– Скажи, ты крепко спишь по ночам?

Он не ответил. Мужество его оставило. Так, значит, только она одна «это» заметила… Только она, скромная и неприметная, с седыми, отдающими желтизной волосами, с бледным восковым лицом цвета старой слоновой кости, молчаливая и вздрагивавшая от неожиданности при каждом обращенном к ней вопросе, ни разу не улыбнувшаяся на вольные шутки, которые любила отпускать Алиса, только она, эта бедная старая дева, разглядела своими слабыми глазами…

Они не обменялись больше ни словом. Он не ответил на ее вопрос, и она его не повторила. Склонившись над работой, где под пяльцами выделялся рисунок и была видна ветхость ткани, она чуткими пальцами опытной швеи нащупывала иголкой места с гнилыми нитками, чтобы ловко прихватить новой ниткой, и хранила молчание. Еще в детстве, когда маленькому Реми удавалось ускользнуть от злых придирок Алисы, от бестолковой ругани матери, он прибегал к Агатушке, чтобы найти утешение у этой вечной труженицы.

– Замолчи, – коротко говорила она в ответ на его жалобное нытье, – ты не должен осуждать свою мать: ведь она прежде всего твоя мать. И свою сестру: она – твоя сестра. Да! Да! Именно так! Есть вещи, о которых детям не дано судить. Садись рядом со мной и вытри слезы. Подожди немного. Пройдет несколько минут, и ты забудешь о своей обиде.

И детские слезы вскоре высыхали так же, как иссякают воды родника, когда ему перекрывают источник питания.

Молодой человек успокоился. Реми смотрел на Агатушку, которая, склонившись над своим рукоделием, была похожа на старую крестьянку, работавшую на своем огороде. Казалось, что быстротекущее время стало ее союзником, товарищем, другом. В этом лишенном душевного тепла доме она находила успокоение лишь в стремительном беге времени. Оно помогало скрасить одиночество старой женщины. Как будто они заключили договор о взаимных услугах. Именно время помогло ей понять, что она, находясь «на особом положении» в доме, не должна сидеть сложа руки и в то же время не суетиться.

Казалось, прежде чем заговорить, она что-то выжидает – может быть, когда наступит именно тот момент, который лишь она одна способна распознать.

Неожиданно она произнесла:

– Будь осторожен.

– А! – только и произнес в ответ Реми, который сидел до сих пор молча, не шевелясь, словно своим ответом не хотел нарушить тишину.

– Да, будь осторожен, мой любимый малыш, остерегайся плохих женщин, – произнесла Агатушка.

На этот раз Реми улыбнулся. Однако она продолжала:

– Я знаю, что говорю! Не такая уж я несведущая, как кажусь на первый взгляд. Жизнь научила меня многому, о чем другие даже и не догадываются. Если бы я могла рассказать о том, что мне известно!.. А пока слушай: я расскажу тебе историю, происшедшую в моей семье, которую я не рассказывала никому со времени окончания войны в Тонкине. Ты, наверное, помнишь, что моя дорогая сестра постриглась в монахини после того, как убили ее жениха под Тонкином в восемьдесят втором году? Хорошо! И вот с той трагической даты прошло более пятидесяти лет… Да, как быстро течет время!.. И вот с того дня я никому на свете не рассказывала нашу семейную историю. Я должна тебе сказать, что, когда я была маленькой, никто бы никогда не мог предположить, что я буду доживать свои дни приживалкой в чужом доме. Нет, нет! Семья Палларуэль де Кордес была богатой. Но Бог распорядился так, что в один злочастный день мы полностью разорилась и мне пришлось скитаться по чужим углам. Я ничего не могу сказать про твою бабушку Шассо, которую ты не знал. Она была сама доброта. Но не надо думать, что, если я храню молчание, мою душу не ранят унижения. Ах, нет! Мне грешно жаловаться. А потом я всегда могла бы отправиться умирать в родные края, где до сих пор стоит наш дом, в котором никто не живет и куда я езжу раз в год. Значит, мне не так уж и плохо здесь.

Оторвавшись наконец от работы, она подняла голову и посмотрела на Реми. Ее руки могли несколько минут отдохнуть. Она улыбнулась. Серые глаза Агатушки под толстыми стеклами очков всматривались в Реми с таким напряжением, что, казалось, готовы были вылезти из орбит. Но это продолжалось недолго. Она снова склонила голову над работой. Ибо она никогда не была щедрой в проявлении своих чувств.