– С Божьей помощью, с Божьей помощью, – эхом отозвался Бурцев, – на него лишь уповаем в молитвах своих. И несчастный брат наш уже исцеляется. Но все же будет лучше, если вы ответите на его невинный вопрос, благородный Альфред. Именно вы, раз уж страдалец обратился к вам. Это… это успокоит немного его мятущуюся душу. Если вам не трудно.

Освальд недовольно хмыкнул, слушая юродничанье спутника. Ничего, переживет…

– Конечно! Конечно! – поспешно закивал барон. – Мне совсем не трудно. Сейчас 1410-й год от рождества Христова, а день и месяц…

Его не дослушали.

– Что-о-о! – Мятущаяся душа Освальда отнюдь не желала успокаиваться.

Бурцев тоже не удержался – крякнул досадливо. Да уж, не до веселья. Незнакомый пятнадцатый век на дворе…

– Что-то не так? – встревожился барон.

– Нет, все в порядке. Просто у брата приступ.

– Как зовут вашего брата?

В этот раз поляк опередил Бурцева.

– Я – Освальд! – громко и торжественно отчеканил он. – Освальд Добжиньский!

Провозгласил это пан с таким видом, будто готов был немедленно сразиться с любым, кто посмеет оспаривать его заявление. Здесь, однако, слыхом не слыхивали о благородном разбойнике, пролившем два столетия назад немало немецкой кровушки. Не вызвал удивления у барона и тот факт, что рыцарь в тевтонском плаще кличет себя добжиньцем.

– А-а-а, добжиньские земли! – протянул Альфред фон Гейнц. – Как же, как же, слышал, знаю… Орден Святой Марии недавно отбил их у поляков. До нас доходят слухи, будто это может стать поводом к большой войне.

– Ох, станет! Еще как станет! – со скрежетом зубовным пообещал Освальд.

Пылающий взгляд поляка заставил барона повернуть коня в сторонку.

– У вас еще есть раненые, благородный Конрад? – осведомился фон Гейнц, косясь на Освальда.

– Нет. Один только.

– М-да… алебарды… страшное оружие, – пробормотал немец и перевел разговор в иную плоскость. – А скажите-ка, господин комтур, кто эти милые девушки?

Барон теперь с интересом разглядывал Аделаиду и Ядвигу.

– Это не девушки, – строго ответствовал Бурцев.

– А? Дамы?

– Сестры ордена.

– И они что, тоже входят в состав посольства?

– Они нам… помогают в пути. Готовят пищу, стирают…

Аделаида часто-часто заморгала. Раскраснелась, возмущенная, раскрыла и захлопнула рот, душимая гневом, не в силах произнести ни слова. И – хорошо… Истерики орденской «сестры» им сейчас только не хватало.

– …за лошадями смотрят, прислуживают. Ну и так, вообще…

– Вроде служанок?

– Вроде.

– Я так и понял, – удовлетворенно кивнул барон. – Я слышал, что в орденских замках несут службу женщины. Только никогда прежде не думал, что они сопровождают братьев-рыцарей в походах…

– Сопровождают-сопровождают. А что в этом такого? Или вы сомневаетесь в целомудрии братьев ордена Святой Марии, барон?

Альфред испуганно качнул шлемом:

– Нет, что вы, ничуть… Мне просто странно, что орденская челядь одевается так… своеобразно. – Рыцарь не отводил глаз от нелепого медиумовского балахона Аделаиды. – Вероятно, этот черный мешок связан с какими-то обетами?

– Че-лядь?!

Казалось, малопольскую княжну, обретшую, наконец, дар речи, хватит удар. Агделайда Краковская успела еще что-то возмущенно и неразборчиво пискнуть. К счастью, умница Ядвига, зажав Аделаиде рот, вовремя оттащила княжну в сторонку.

– Что с ней? – изумился фон Гейнц.

– Да так… немного не в себе, – вздохнул Бурцев. – Нервы. Сами понимаете, сестре пришлось многое пережить.

– О, да! Подлые, подлые швейцарцы!

– А одежды – это… это… наказание, в общем. Вроде покаянной власяницы.

– Сестра провинилась?

– Да. Слишком много о себе возомнила. Забыла о смирении.

– Гордыня – тяжкий грех, – неодобрительно покачал головой Альфред. – В особенности для женщины.

– Ну, вот и я о том же.

Бурцев улыбнулся. В чем-то он с этим германцем нашел взаимопонимание.

В Шварцвальдский замок барона ехали не торопясь – чтобы не отстали спешенные слуги фон Гейнца. Свита поспешала как могла. Бежали пехом по очереди: сначала одни держались за стремя, потом другие. Сменялись как часы. Немцы – одно слово…

Незыблемо в седлах сидели только «послы». Ну, и сам барон, разумеется.

Аделаида недовольно пыхтела за спиной Бурцева. Ядвига держалась сзади за пана Освальда.

Дорога шла через холмистое редколесье. Потом – вдоль густого мрачного леса, где даже в полдень, наверное, солнце – редкий гость.

– Шварцвальд, – кивнул на сплошную стену деревьев фон Гейнц.

Черный лес… Да, пожалуй, самое то название.

Некоторое время двигались молча.

Барон, не в силах совладать с собой, все косился на одежды и доспехи «послов». Время от времени царапала Бурцева и его дружинников любопытными взглядами и баронская свита. Это было неприятно.

– В чем дело, благородный Альфред? – в конце концов не выдержал Бурцев. – У меня такое впечатление, что вы хотите о чем-то спросить, но никак не решаетесь.

Барон смутился:

– Это, конечно, тоже не мое дело…

– Ладно, говорите, чего уж там.

– Простите, благородный комтур. Но неужели… неужели рыцари ордена все еще носят это?

За вежливым вопросом Бурцев уловил, нет, не подозрение – насмешку. Что ж, в данной ситуации второе лучше, чем первое.

А взгляд фон Гейнца в очередной раз скользнул по ведрообразному шлему-топхельму, притороченному у седла. Да и одной лишь кольчугой без пластинчатых лат здесь, видимо, довольствовались только кнехты да оруженосцы. Тевтонскому комтуру в пятнадцатом столетии, наверное, надлежало обвешиваться более надежной и дорогой броней. Вроде баронской.

– Это старый орденский обычай, – хмуро ответил Бурцев. – Выезжать на свершение самых важных дел в тех доспехах, в которых доблестно сражались под крестоносным знаменем наши предки. Чтобы ощущать на себе груз ответственности через тяжесть их брони, чтобы помнить, не опозорить чтобы…

Муть, конечно, полнейшая. Зато красиво. Романтично. По-рыцарски.

– О-о-о! Очень мудрый обычай! – Альфред фон Гейнц от восторга аж заерзал в седле. – Очень! Так вот почему старые доспехи так хорошо сохранились!

– Именно поэтому. Наши кастеляны специально содержат в образцовом порядке несколько комплектов старой брони.