«Товарищи! Скоро три месяца как мы выступили по повелению Государя Императора в поход с упованием на Бога и с твердой решимостью исполнить царскую волю. Почти три месяца кряду боролись мы с неимоверными трудностями… Нам не было даже отрады встретить неприятеля… Не взирая на все труды, вы свежи и бодры, лошади сыты, запасы обильны, одно только нам изменило: значительная часть верблюдов уже погибла и мы лишены всякой возможности поднять необходимое продовольствие. Как ни больно отказаться от ожидавшей нас победы, но мы должны возвратиться на сей раз к своим пределам. Там будем ожидать новых повелений Государя Императора; в другой раз будет счастливее…».

С горестью услыхали войска о возвращении: они надеялись встретить хивинцев, разгромить их на славу и отомстить за старые обиды. Особенно скорбели уральцы, что не удалось выручить из неволи своих братьев. Отряд вернулся на Эмбу. Но прежде чем добраться до нее, люди вынесли все, что только могут вынести русские войска. Не смотря на февраль, морозы продолжали держаться при страшных ветрах и частых буранах. На ночлегах колонны останавливались без всякого порядка. Как только скомандуют «Стой!», солдаты ставили свои джу-ламейки, где кого застала команда. Одни лишь уральцы не боялись морозов. Однажды офицерский денщик уронил в прорубь лом. Уралец за полштофа водки согласился его достать. Он разделся, обвязался веревкой, спустился в прорубь, нащупал там лом и вскоре вынырнул. Это было при 29° мороза. От лютых морозов не спасал ни спирт, ни ром, ни коньяк; люди оживали только после двух-трех стаканов чая, согревались, становись бодрее.

9 февраля отряд по обыкновению выступил с ночлега. Утро было тихое, прекрасное, мороз 4 °C. Через два часа начался ветер, вскоре перешел в такой сильный и порывистый, что сваливал с ног, ни лошади, ни верблюды не могли идти; мороз все крепчал и дошел до 27 °C. Под конец замела вьюга, все скрылось во тьме, кто где стоял, там и остался до утра, об огне и думать было нельзя. Многие готовились к смерти, думали, что пришел последний час. К счастью, утром буря стихла. Прежде чем выступать, похоронили несколько покойников. Лишь маленькие снежные бугры могли поведать буйным ветрам о тех страданиях, какие пришлось вынести в эту ночь. Впоследствии, во время пребывания Перовского в Петербурге, Государь Император, выслушав рассказ про эту ночь, растрогался до слез. Не утихни буран, ни один человек не вернулся бы на Эмбу. В половине февраля отряд собрался и пробыл здесь, пока не пришла весна и не прекратилась цинга, съевшая под конец похода бедных солдат. Когда стали подсчитывать чего стоил этот беспримерный зимний поход, то оказалось, что из 12 000 верблюдов осталось только 1500, из 5000 солдат и казаков вступили на Линию менее 4000, в том числе 600 считалось больных, тысяче же человек вовсе не довелось увидеть родимую землю.

Уральские бударки (челноки), служащие в походе лазаретными фурами

Уральцы, как привычные к степным походам, пострадали меньше всех остальных войск. Вот, что рассказывал один из старых уральских казаков, вернувшись из похода:

«Коли мы собираемся в степные походы, то всячиной запасаемся, ничем не брезгуем, а главное – на щегольство не смотрим, оно хоть с виду неказисто, зато тепло, уютно. Главная статья – не мерзлое войско. Сидишь, бывало, на лошади – едешь. Как ни укутан ты, а мороз мало-помалу пробирает, чувствуешь это – и сейчас с коня долой. Пройдешь сколько-нибудь, чувствуешь, что нагреваешься – тут же бойся, как не взопреть. Сейчас остановишься, тулуп с зипуном долой, останешься в полушубке. Идешь, а сам как вор сморишь по сторонам: нет ли где чего пользительного. Видишь торчит из-под снега кустик травы – и сейчас к нему, разгребешь ногами снег, сорвешь кустик, тонкие веточки обломаешь и сунешь в рот лошади, та, разумеется, рада: в один миг схватит и съест, а что покрепче, потолще, примерно стебельки, корешки, это свяжешь в пучок да и торока, значит, на дрова. Пройдешь таким манером с версту, нагреешься – опять в хламиду и опять на лошадь. И выходит, что всю дорогу в занятии, то себя греешь, то дровами запасаешься, то лошадке даешь вольготу случай пощипать травки. Приходишь теперь на стоянку, смотришь, почитай у каждого товарища в тороках пучок травы, а у иного целое беремя[5]. Что еще надо? Значит, на первый раз дрова есть, Сейчас хламиды долой, полушубки долой, схватишь лопаты – и работа закипит. Буран ли там, мороз ли, нам дела нет, наплевать! Мы знаем, что через две-три минуты будет у нас защита. И точно, не успеет, как говорится, девка стриженой косы заплести, а у нас готова джуламейка, у нас горит-пылает костер.

У нас везде и во всем сноровка. К примеру, мне очередь в караул, в развед или в табун верблюжий. В таком случае товарищи не допустят меня ни до какой работы, чтобы я не утомился и пуще всего, что не взопрел: буран и мороз сейчас пронижут того человека, который взопреет. Тоже и насчет пищи. Товарищи покормят по горлышко: любой кусок мясца подсунут, себе обделят. А для чего? Для того, что человек с сытым брюхом и мороз уважает, не так уж донимает, как голодного: не сможет, значит. А вот насчет солдатиков нельзя этого сказать, всяк думает о самом себе. Да что солдатики? Оренбургские казаки, что были в походе и те в этом случае не лучше солдатиков. Варят, например, кашу артелью, а мясо порознь, т. е. каждый казак привяжет к своему куску – кто нитку, кто мочалку, а после, когда дело дойдет до еды, поднимут спор, шум. Один кричит: „Это мой кусок!“, а другой ему в ответ: „Врешь, это мой!“. И грех, и смех, право не лгу!».

Не смотря на полную неудачу, поход Перовского все-таки принес пользу русскому делу. Долгое пребывание отряда на Эмбе имело такой вид, что войска как будто готовились к новому походу. Испытав уже силу нашего оружия под Ак-Булаком, хивинцы этого боялись и хан Аллакуль увидел, что нужно смириться. Он издал фирман (приказ), которым запрещал всем подданным под страхом смертной казни грабить и полонить русских. Затем он освободил всех невольников. Каждый пленник получил от хана по золотому, по мешку муки и по верблюду на двух человек. Еще велел передать Перовскому, что он хан, готов исполнить все требования русских. Действительно, в половине августа в Оренбург прибыл корнет Айтов, тот самый, который сопровождал транспорт