Ивашка испытывал необъяснимое чувство мистического благоговения при виде людской волны, ниспадающей до травы, когда суровые ратники ряд за рядом преклонялись земле, и поднимающейся над просторами, когда, закончив молитву, они степенно вставали, надевали шеломы, крестились и продолжали свой путь. Полки Дмитрия Донского останавливались и молились на купола Троицкого монастыря в том же месте, где ровно через 228 лет будет посылать молитвы Богу православная часть войска гетмана Сапеги, идя на приступ обители. «Как странно. Какие загадочные повороты истории и совпадения,» — думал он о смутном прикосновении к какой-то таинственной закономерности, понять которую пока был не в силах.

Полки на Волкушиной горе сменяли друг друга, сбивались в походные колонны и скрывались в непроходимой чаще, окружавшей Троицкую обитель в 14 м столетии от Рождества Христова, с мрачной решимостью закончить дело, начатое на реке Воже. Все знали, насколько сильно вражеское войско, сколь нелегка будет битва, как велик шанс погибнуть, сгинуть безвестно, угодить в полон. Но всё равно, сжимая пальцы на древках копий и рукоятях мечей, воины поднимались и, насупленные, ступали след в след по пыльной дороге, ведущей от безвестности к бессмертию.

Сбор был назначен в Коломне, куда выступило ядро русской рати. По разным дорогам отдельно шёл двор самого Дмитрия, конные дружины его двоюродного брата Владимира Андреевича Серпуховского, белозерских, ярославских, ростовских князей. С Запада двигались на соединение с войсками Дмитрия Ивановича ратники братьев Ольгердовичей — Андрея Полоцкого и Дмитрия Брянского, братьев Ягайло, городское ополчение Полоцка, Друцка, Брянска и Пскова.

Глядя на уходящую колонну войск великого князя московского, Ивашка как никогда остро ощутил тоску по своей обители — той, которая осталась в будущем, почувствовал, насколько он нужен сегодня там, где сидельцы считают каждое ведро воды, понял, как время, отпущенное на поиск живительной влаги, неотвратимо быстро течет по коже сухим песком, как срочно надо предотвратить страшную и беспощадную угрозу, и нет никого, кто бы мог помочь осаждённым.

Он сбежал со стены по вырубленной лестнице, путаясь в полах подрясника, замер у колодезного сруба, сотый раз оглядываясь вокруг и запоминая приметы, заглянул внутрь, словно там, на дне черного зева, можно было найти ответ на вопрос, как вернуться из прошлого в будущее. Криничное око с проблесками водной глади равнодушно воззрилось на писаря. Вид живительного источника был столь спокойным и умиротворяющим, нарочито невозмутимым среди людской суеты и общей тревожной сумятицы, что юноша стукнул по бревну кулаком, крикнув в смоляное пространство:

— Подумаешь, надыменъ[16] какой выискался! Вот закопают тебя и никто не найдет, коли я тут застряну!

— Чего орёшь, как скаженный, — раздалось над ухом звонко и насмешливо, — али день не задался?

Ивашка отпрянул от студенца, окинул недовольным взглядом нарушителя своих тоскливых мыслей.

Рядом стоял тот самый отрок, которого он увидел первым, оказавшись в прошлом. Однако на этот раз Юрко совсем не был похож на скромного послушника из монастырской библиотеки. Иссиня-черные волосы на прямой пробор, схваченные серебристым очельем, так же непокорно топорщились, закрывая прячущиеся под чёлку брови, а из под них на Ивашку смотрели те же проникновенные, широко раскрытые синие, но ставшие дерзкими глаза. Более взгляда удивило писаря одеяние Георгия. Грудь юноши прикрывал зерцальный доспех, а руки опирались на тщательно и любовно отполированное древко добротного копья, частично скрытого под полой чернецкой накидки.

— День не задался? — повторил Юрко свой вопрос, не дождавшись ответа.

— Не поталанило[17], — согласился писарь, поворачиваясь спиной к студенцу, — аж выть хочется…

— Тоска — смертный грех, — произнес чернецкий ратник без какой-либо тени осуждения, как если бы сообщил, что снег — белый или сажа — черная.

— Да знаю я, — отмахнулся Ивашка, — а что толку? Как быть, когда так плохо, аж невмочь, и не знаешь что делать?

— Коли не знаешь, что делать, найди того, кому хуже, чем тебе и помоги ему, — Юрко протянул руку писарю и сжал так, что по коже побежали мурашки. — Держи выше нос и уповай, что всё удастся. Мы получаем от неба то, во что веруем. Убеждаем себя, что жизнь прекрасна — и она будет таковой. Думаем, что она ужасна — и страдаем от невзгод. Полагаем, что выхода нет, и не находим. Жаждущий успеха сам творит его. Жди счастья — оно уже на пути к тебе! Наша вера создает нашу явь.

От услышанного бессильно стиснутые кулаки Ивана разжались, а рот растянулся в широкой улыбке.

— Ох силён ты, брат Георгий, словеса складывать, — цокнул языком Ивашка, будучи сам охоч до благоглаголения, — с тобой разговориться, что мёду напиться. Нешто вас беседам умным учат поболе дела ратного?

— Всего хватает, — улыбнулся в ответ чернецкий воин, — слово — тоже оружие. Там, где руки поборют одного, речь ладная с тысячей справится…

— И часто тебе доводилось? — не удержался от ехидства Ивашка.

— Что?

— С тысячей совладать?

— Нет, — покачал головой Юрко, — слово Божье слышат не все и не всегда…

— А может там, где не хватает Божьего слова, можно и бранное пользовать?

— Так бранное слово — тоже Божье, только придумано для поля брани. В бою оно помогает, а в миру — разрушает, ибо…

— Ибо всё хорошо к месту?

— Точно!

Они вместе отошли от студенца.

— Ты тоже в поход собрался? — поинтересовался писарь, зачарованно глядя на ладные доспехи чернецкого ратника.

— Игумен покликал явиться оружно. Дальше — как Господь пошлёт. А ты? Со мной подашься али так и будешь на колодезь глазеть?

— Но меня-то преподобный не звал. С чего ты взял, что он захочет меня видеть? — уперся Ивашка, останавливаясь посреди дороги.

— Ты же был на утренней литургии и слышал, как настоятель просил о помощи Всевышнего? Значит надо идти и помогать, а не ждать, когда твоё имя вспомнят.

— Игумен просил о помощи Господа нашего!..

— Странный ты человече, — Юрко еле заметно фыркнул, — грамотный вроде, книги богословские читаешь, а того не знаешь, что человек, взывая к Господу нашему, всегда ждёт помощи и от простых смертных. Вот вспомни! Просишь у Бога милости, а приходит к тебе купец и платит пятиалтынный за работу, алкаешь любви, а встречаешь земную девицу, бросающую на тебя игривый взгляд. Разве не так?…

Юрко улыбнулся, похлопал Ивашку по плечу и направился к заметной толпе, обступившей скромную келью игумена. Черный плащ за спиной Георгия, сливаясь с темными прядями, ниспадающими на капюшон, вздрагивал, разлетался по сторонам, парусил на ветру, не желая опускаться долу, и казалось, ратоборец вот-вот сделает еще один шаг, оттолкнется от грешной земли и взлетит… Полюбовавшись статью юного воина, Ивашка бросился вслед за ним, вознамерившись с пристрастием расспросить, откуда ему известно про купца Переславльского, щедро одарившего