Бабушка сегодня, наверное, её потеряла. Алёна удивляется: как можно быть в таких преклонных годах (ведь ей шестьдесят!) такой глупой! Кормит, кормит. Подносит дедушке еду. Он поест, засыплет крошками стол и пол. Бабушка уберёт, протрёт, сядет Алёна. Бабушка снова подаст. А дедушка вернётся на свой пост наблюдения. Он подсматривает в щёлку дверей, раскачиваясь на качалке: «тук-тук» – это ручка кресла бьёт в стену. Там уж дыра скоро будет, штукатурка пробита до кирпича. Алёна ненавидит кормежку. Она к еде равнодушна. «Ты раньше так любила макароны!» У бабушки все разговоры про еду, про то, что продаётся в овощном, что в «универсаме», а что в «гастрономе-маленьком»… «Если сегодня позвонит отец, я ему расскажу, как ты плохо ешь» «Сегодня не позвонит. У него заочники». Вот интересно, – думает Алёна, – она (то есть бабушка) притворяется или забывает, что папа звонит только по четвергам? И, если притворяется, то зачем? Алёна ждёт четверга. Они долго говорят. Вернее, говорит папа. Она лишь подаёт голос: «Я слушаю, папа»; «Я внимательно слушаю, папа»; «Я всё поняла, папа». Иногда ей хочется спросить кое о чём, но не спрашивает…

Ну, вот и совсем стемнело во дворе её детства. Мальчика увела домой его мама. Алёна осталась одиноко сидеть на краю песочницы. Ей вспомнилось, как они втроём пошли в кино… Они с мамой вышли из-под арки и сразу увидели у кинотеатра «Искра» папу. Он держал в руках три синих билета и сверток, в котором были орехи. Во время фильма он давил орехи руками, стараясь это делать тихо, но они всё равно щёлкали, сухие вкусные грецкие… Хорошо, что в кино были одни ребята и не сердились на них троих… Это – не «вранье», как скажет Машка, это правда. Так было много веков назад.

– Здравствуй, мама! Папа, привет! Как вы накурили!

– Будешь пить чай, дочь?

– Я привезла брусники…

Это тоже не «вранье», это было. Они пили чай втроем. И Алёна заснула случайно в кресле…Дверь ей открыл папа, быстро поцеловал, метясь в щеку, попадая в лоб:

– … этот отрыв детей оленеводов от стойбищ…

– По-твоему, пусть бедные дети оленеводов погибают? Алёнушка, радость моя, – мама обняла Алёну.

– А генетика?

– Инфекция! Ненормальное питание!

– Сырое мясо? Они должны его есть. Сырое мясо и сырую рыбу. Это – сила. Я бы сам с удовольствием…

– Хорошо-хорошо, но чай с тортом ты нам подашь, хотя бы?

Алёна сидела у мамы на коленях. Ей было неудобно, ручка кресла впивалась в бок, но Алёна не двигалась. Дым от маминой сигареты нависал, точно полог, над ними, над обеими.

– …дети оленеводов перестали охотиться, ловить рыбу, оканчивают школы, уезжают в большие города, поступают в институты…

– Ну и прекрасно! Пусть поступают!

– Пусть они занимаются любимым делом! Не надо им мешать! Они так жили веками!

– Не жили, а вымирали!

– Я против всякого насильственного вмешательства в природу!

– Человек – не природа! Принеси из кухни конфеты. Ты хочешь кушать, доченька?

Алёна сидела на коленях у мамы. Ей было неудобно, но ей было так хорошо, что она не хотела есть, пить, двигаться и врать. Ей хотелось только, чтоб скорей закончился разговор про детей оленеводов.

– В интернате они овладевают культурными навыками!

– Но другие навыки они забывают! Навык охотника, например!

– Да зачем, черт возьми, ему этот навык! Доченька, милая, мне тяжело, ты большая, пересядь на табуреточку! – проговорила нервно мама, и Алёна пересела. – Вот я тебя спрашиваю, на кой дьявол ему, сыну оленевода, учиться бить белок в глаз? Чтобы иностранные кокотки имели по десять шуб?

– Мама, а кто такие кокотки?

– Алёна, никогда не слушай, что говорят между собой старшие! Ешь торт, пей чай, – ответила мама сердито.

Алёна вдвое сгибается над неудобным журнальным столиком. В этой квартире большой обеденный стол папа завалил книгами, письменный – своими бумагами. Среди толстых папок с материалами незаконченной докторской диссертации выглядывает из рамки фотография Алёны в возрасте семи лет в белом фартучке первоклашки. На кухне стол заставлен посудой. Чай слишком горячий, табуретка холодная. Мамино лицо близко, но почему-то хочется закричать: «Ма-ма!»

– …но, голубушка, надо думать о потребностях каждого человека в отдельности, – сказал папа. – Алёна, детка, пересядь в кресло, табуретка сломана, можешь упасть…

Алёна пересела и сразу стала засыпать. Ей снилась карусель, они с мамой мчатся… Вдруг, стоп, дёрнулась карусель. Алёна открыла глаза, голова неудобно наклонена к плечу.

– …не называй меня голубушкой, идиот!

– А я бы на месте твоего главного редактора не поставил в номер газеты, пусть и северной газеты, эту корреспонденцию об уроках охоты в интернате!

– Это почему бы ты не поставил, эстет?

– Не называй меня эстетом! Потому что этот учитель будет не так учить, как отец, отцы… А потому дети оленеводов…

– А сколько времени? – спросила Алёна.

– Не «сколько времени», а «который час», – папа махнул рукой в сторону будильника.

– Ой, – испугалась Алёна.

– Что случилось? Ты бабушку с дедушкой не предупредила? Давай, доченька, собирайся, а то поздно будет. Как жаль, что в этой квартире так и нет телефона, никакой просто коммуникабельности, – быстро проговорила мама. – Возьми подарки; бруснику, доченька, возьми.

– Спасибо, мама.

– Математика – как? – спросил папа. – В четверг, как обычно, звоню. У меня окно между парами (маме пояснил).

– Улетаю завтра днём. Ты ещё в школе будешь…

– До свидания, мамочка!!!

Представив всё это с большой яркостью, Алёна встала с песочницы, поглядела на окна. Все горят, а эти три бездонны. Билеты! Она вошла в подъезд. Здесь пахнет, как раньше: в пять лет, в семь, в десять. Почтовый ящик тот же. Голубая краска облупилась местами, напоминает карту. Вот Африка: «Да здравствуют наши чернокожие братья!» Билеты, будто телеграмму, бросила в щель. Папа удивится, когда будет вынимать почту, у него громадная подписка: газеты, журналы на двух языках… Интеллект – всё для человека!

Алёна выходит на улицу, садится в трамвай. Из «Искры» выпустили сеанс. Так некстати! Машка увидела (здесь всегда яркое освещение):

– Что же вы не пошли, такой фильм!

– Ерунда, не жалей, Алёна, фильм так себе, – сказала Машкина мама.

– А мне понравились погони! – Машкин отец по виду – полный дебил.

– Знаете, нам было совершенно некогда! – сказала Алёна с лекторской интонацией. – Мы обсуждали проблемы жителей севера. Они живут ещё в ужасных условиях и даже иногда умирают от рахита и цинги. Но ведь вы понимаете, мы не можем оставить на произвол судьбы этих бедных детей оленеводов и охотников!