Время от времени Нивел приходит пожить к ним, и это самые лучшие дни, хоть Вауну и приходится спать на полу — Глора меньше разговаривает с Господом, реже будит его посреди ночи, чтобы Ваун присоединился к молитвам. Но это длится всегда меньше, чем хочется.

Никто так не любит Нивела, как Ваун. Даже Глора. Глора в особенности.

Потому что она рассказывает о нем такие вещи, что мальчишки получают возможность лишний раз посмеяться над ним. А иногда Глора бывает и ничего.

Нивел поднимается, поднимает Вауна, взваливает его на плечо, кряхтя и шатаясь.

— Ты запомнил, черноглазик? Кто не ест бустер, тот не может жить на Ульте, запомнил?

Еще несколько шагов… Туда-сюда!.. Туда-сюда!.. Ваун говорит хрипло:

— А где он живет, Нивел? Тот, кто не ест бустер?

— Он не живет, — отвечает Нивел, отдышавшись. — Он засыхает и умирает.

Сновидец — Розовый, водит — Малиновый. Их около дюжины — нет, сотни — нет, тысячи. Сновидец Розовый, а водит Багряный.

Десятки малышей — нет, тысячи, и все увертываются и смеются, а Багряный пытается поймать их. Они разбегаются и катаются по траве, разливаясь и летая миллионами цветов, но вокруг Багряного всегда пустое пространство. Они пищат и кричат, кривляются и хохочут. Высоко в небесах светят солнца-близнецы — две алые подушки на синем покрывале неба. Но Багряный устал. Он изнемог и больше не смеется. Сновидцу жалко его, он нарочно спотыкается, чтобы дать Багряному схватить себя. Теперь водит Розовый. Он должен ловить других. Придите ко мне, братья, и я прикоснусь к вам… Сон меняется. Теперь сновидец стал Синим… Смуглые руки барахтаются в хаосе воплей и брызгах воды. Все убегающие от него разом выбираются на берег. С криками «Ой» и «Он поймал меня!» они выскакивают из воды, отряхиваются, дрожат и хохочут — коричневые мокрые малыши. Сегодня сновидец Синий, но как только он хватает с травы свои шорты, их хватает и другая рука. Он улыбается и получает улыбку в ответ, обе руки отпускают шорты и ищут другие. Вот так другой мальчик становится Оранжевым, а сновидец — Коричневым… а на самом краю берега возникает Черный. Сновидец ловко выставляет локоть, Черный валится на спину. Вскоре все вовлечены в игру, и сам сновидец падает во вздымающуюся и опадающую волну тел братьев… Братья, я иду…

Сон меняется…

Луна не светит, и в спальне темно. Вроде бы малыши должны спать. Но ночь сегодня необычная, сегодня ночью почти все плачут. Пришли известия с Ксанакора.

Там уничтожен улей. На него напали рэндомы, и улья больше нет. Есть кадры, есть жуткие рассказы, и старшие отправили малышей в кровати пораньше, сказав, что сегодня ночью у них будут важные разговоры. Но сновидец-то знает, что на самом деле они так сказали для того, чтобы самим поплакать, глядя на звезды, и не послужить дурным примером для малышей.

Но малышам ведь тоже хочется поплакать! Сновидцу позволено немного посидеть на коленях у большого мальчика. Тот обнимал его и гладил, но этого не хватило. Слишком много еще слез ему нужно было пролить. Он не может уснуть, потому что думает о своих братьях. В теплой темноте всхлипывают другие малыши.

Стоит одному затихнуть, как принимается рыдать другой. Из-за этого у сновидца комок подступает к горлу и в памяти загораются кадры воспоминаний: он видит перед собой братьев — их хватают, пытают, они истекают кровью и горят в огне.

Братья на вид не старше его. Они истекают кровью и кричат. И он снова плачет, задыхается, стонет.

Он слышит шаги и поднимает голову. Кругом ходят братья, и только он успевает понять, что происходит, около него в темноте возникает фигура.

Сновидец с благодарностью подвигается, и рядом с ним садится брат. Они обнимаются и плачут вместе, поливают слезами пижамки друг друга — они оплакивают своих сородичей, погибших на Ксанакоре.

— Адмирал?

Ваун, должно быть, задремал. Сухой голос аварийной системы торча заставил его вздрогнуть.

— А? Чего?

— Вы просили, чтобы Вам сообщили, когда Вы будете возле самого удобного подступа к Форхилу.

— Ох… да.

Он же летел к Тэму.

Ваун потянулся, потер глаза, расправил мозги, как поглаженные носки. На востоке закат пылал кровью с золотом. Он лег курсом в сторону «Каслорн Интернешнл» — так более всего будет похоже на безобидный полет по направлению к оборонительным рубежам Тэма.

Он так и не придумал, как пролезть в Форхил; он мог бы прорваться силой, но только не в торче, конечно.

Точно! Поехали… Несмотря на то что так, как сейчас, было подобраться удобнее всего, все-таки еще высоковато — но все равно он переключился на ручное управление и вошел в штопор.

Через две секунды на всех приборах, верные себе, как и вчера, позажигались красные лампочки, и завыла сирена. Пожалев, что не захватил теплой куртки, он застегнул пуговицы на рубашке и застыл в ожидании.

— Внимание 80-775! Внимание 80-775! Вы проникли на закрытую территорию.

Через три минуты начнутся действия. Внимание…

Он позволил голосу орать, считать секунды, а сам следил по приборам за скоростью и изменением высоты. Слишком быстро… Он устроился поуютнее, но в разреженной атмосфере торч способен только трястись. И очередные предостережения появились на дисплее… Пройдет минуты две, и оборонительная система возьмет управление на себя, развернет торч и отправит его назад. Вчера так происходило неоднократно. Три раза. Три раза он пытался, и три раза оборонительная система выбрасывала его на расстояние в час полета. Сегодня он не имел намерения спорить.

Одна минута… Он включил выход к сети, звуковой и визуальный.

Предостерегающий голос перешел на шепот. Экран оставался пустым.

— Форхил. Тэм, это Ваун. Мне необходимо переговорить с тобой. Я один и без оружия. Я приближаюсь, Тэм!

Когда он отсоединился, крик возобновился. На приборной доске загорелась надпись: «Тревога». Ушами не шлепают. Теперь в любую секунду он может почувствовать, как захромает управление, что будет значить, что оборонительная система взяла его на себя. Правой рукой он вытащил из кобуры пистолет, наклонился и нажал пальцем клавишу «Спуск».

— Отказ! — завопил громкоговоритель, заглушив даже сирену. Загорелись все индикаторы и надпись «Самоубийство» в том числе.

— Вперед, сукины дети, — пробормотал Ваун, погрозив приборной доске пистолетом, и стал ждать. И ждать…

Ожидание? Ожидание — это медленная смерть и хуже, чем смерть. Более изощренной пытки не было ни в кошмаре пропитанной кровью истории церкви, ни в анналах Расовых Войн.

В кабине полуночная мгла, полная таинственных грузных форм. Там и тут радужный отсвет приборных огоньков озаряет то ухо, то лоб, то движущуюся руку.

Посреди этого склепа узкий круг горбатых упырей, экипаж, все на местах — две женщины и четверо мужчин, внимательны, как музыканты, исполняющие старинный шедевр. Бубнят голоса, людские и механические, отдельные слабые звуки тонут во всеобщем гуле. Мигают экраны.