Тут командир американского спецназа вдруг вспомнил то, что хотел бы похоронить. Что подразумевается под понятием «проиграть»? Какова суть этого слова?

Четыре года назад они работали в провинции Кандагар, маскируясь под гражданских. Им удалось спровоцировать перестрелку во время шуры – совета Талибана. Тогда там полегло немало хоббитов. На месте они оставили доказательства, позволяющие сделать вывод, что произошедшее – дело рук Исламского государства, которое враждовало с Талибаном, пыталось перетянуть бойцов и денежные потоки на себя.

Короче, все прошло нормально, но морские пехотинцы, которых послали обеспечить их вывод, чисто пройти не смогли. Сначала они подорвались на фугасе, а потом попали под тяжелый огонь минометов и РПГ. Морпехи подъехали с другой стороны на трех бронированных, внешне совсем непримечательных пикапах.

Он потом подумал, какой идиот отправил на вывод бронегруппу, когда они могли бы уйти и сами, не привлекая излишнего внимания. Но все уже было сделано, и парни попали!..

Он помнил того морского пехотинца, белобрысого паренька лет двадцати. Рядом Кабан поливал по горам из крупнокалиберного пулемета, установленного на пикапе. Француз орал в рацию, наводя британские бомбардировщики. Док занимался парнем, а он держал того за руку, потому что ничем больше не мог помочь.

Бедолага совсем не чувствовал боли, только спрашивал его все время: «Сэр, я смогу стать отцом?»

Ног у него больше не было. Обеих. Вот что значит «мы можем позволить себе проиграть», мать твою!

После Афгана он подал рапорт об отставке и ушел из морских котиков. Но тому, кто умеет только убивать, найти работу на гражданке непросто, особенно сейчас, когда ее вообще почти нет. Так он снова оказался на службе, теперь в SAD, дивизионе специальной активности ЦРУ США.

– Хотите узнать мое мнение, сэр?

Толстяк кивнул.

– Выглядит паскудно.

Толстяк снова кивнул и сказал:

– Не только выглядит, но, по большому счету, и является таковым. Но это то, чем мы зарабатываем себе на жизнь. Пора накормить русских их собственным дерьмом. Еще есть вопросы?

– Да, в общем-то, нет, сэр.

Толстяк наклонился вперед.

– Парень, я был с тобой откровенен. Настолько, что если об этом узнают в Лэнгли, то у меня будут проблемы. Но я считаю, что исполнители работают эффективнее, если они видят, насколько серьезно их дело. Хотя это не значит, что ты должен быть таким же откровенным со своими людьми. Реши сам, что они должны знать, а что – нет.

– Я понимаю, сэр.

– И еще одно. Имейте в виду, эта операция полностью черная. Мы предоставим вам определенную поддержку. Точнее сказать, это сделают турки. У них есть кое-какие оперативные возможности в Азербайджане. Но это все. Если русские или азербайджанцы схватят вас, то мы не признаем, что вы работали на нас.

– А когда было по-другому?

– Рад, что ты это понимаешь. Погуляй по Одессе. Отправление вечером.

9 июня 2018 года. Окраины Махачкалы

В больницу в Дагестане нам путь заказан, но у меня есть Алимхан. Это врач с образованием, самый настоящий, а не знахарь. Он помогает мне, не задавая вопросов, а я поддерживаю его.

Алимхан – честный человек. Он берет не деньгами, а медицинским оборудованием и всем прочим, что необходимо в искусстве врачевания. Сейчас такие врачи, которые помогают людям, – редкость. Все на бабках держится.

Подъехала машина. Оператора, раненного в голову, мы отвезли не в больничку и не в СИЗО, а вот сюда, в гараж.

Сейчас я подсвечиваю ему мощной галогенной лампой-переноской, а он заканчивает шить.

– Голова не пробита? – спрашиваю я.

– Нет. Аллах уберег его.

Ну, про Аллаха я бы поосторожнее.

Гараж этот мой. Он расположен на окраине Махачкалы. Тут же стоит моя машина – «Мицубиши», который я купил с рук, уже подержанным. В Волгограде на заводе по моему заказу были частично бронированы двигатель и салон. Причем хорошо, листами из сплава титана и алюминия.

– Крови много, – говорю я.

– При ранениях головы так и бывает. Там много кровеносных сосудов. Подержи.

Я помогаю. Незадачливый оператор лежит на капоте, руки связаны. Алимхан к этому привык и смирился. Понимает, что это боевики. Сам-то он против экстремизма. Но требовать от Алимхана, чтобы он одобрял наши действия, – это уже слишком. Все-таки он сын своего народа, и никуда от этого не денешься. А я ничего лишнего от него и не требую.

– Все.

– Совсем все?

– Сейчас повязку наложу, и жить будет. Иншалла!

– Это хорошо. Он нам живой нужен.

– Чтобы пытать?

Вместо ответа я, удерживая переноску, другой рукой достаю телефон, нахожу в нем нужный снимок.

– Сюда посмотри.

На экране фотка из Интернета.

– Они ее продали ваххабитам, когда сын погиб и русская невестка стала никому не нужна. За семь тысяч долларов. А вахи подготовили из нее смертницу. Семь тысяч долларов, Алимхан, – вот цена жизни здесь. Тебе не кажется, что это не мы ее установили?

Перевязка закончена. Мы выходим покурить. Точнее, это хочет сделать Алимхан, а я – просто постоять, наслаждаясь тишиной и поглядывая на звездочки, проклевывающиеся на небе.

«Газель», на которой мы сюда приехали, стоит в темноте с выключенным мотором. Мне даже кажется, что никого рядом нет, но это ерунда, есть. Как минимум двое.

– А ведь это вы виноваты, – проговорил Алимхан, затягиваясь и смотря на небо.

На его пальцах темнела подсохшая кровь, заметная даже сейчас, ночью.

– В чем?

– В том, что тут такая задница.

– Уверен?

– Уверен. Вы давали деньги и продолжаете это делать. Посмотри, что происходит. Чиновники воруют, ваххабиты вымогают свою долю, простой народ – все через одного инвалиды. У нас врачи на «крузерах» ездят с этими левыми инвалидностями. Не было бы этих денег, дела обстояли бы лучше.

– Отвечаешь?

– Отвечаю.

– Посмотри хотя бы на Афганистан. Есть там деньги или нет – какая разница? Да никакой – война. Знаешь, на что я надеюсь?

– Я, в общем-то, понимаю, что произошло в девяностых. Мы оплошали. Облажались. Глупо требовать уважения к тем, кто обделался по самое не могу. Но теперь мы стали намного сильнее и умнее. В Сирии мы показали, на что способны. Теперь у каждого кавказского пацана есть выбор, на какой стороне находиться.

– Думаешь, все решится силой?

– Я не собираюсь ничего решать силой. Просто думаю, что стать шахидом на пути Аллаха, посидеть под бомбами и ракетами, а потом отправиться в рай – теперь не самое лучшее, что может предложить эта жизнь, Алимхан. Наверное, афганцу или пакистанцу, который хорошей жизни никогда не видел, это все в кайф, но нашим людям – вряд ли. У нас же тут, в России, жизнь очень даже интересная. Жутко хочется узнать, чем все это закончится. Да, Алимхан?