– Хорошо, что не соврал, – удовлетворенно кивнул Заза. – Договорились. Только помни: каждый день…

Через месяц он вызвал метрдотеля.

– Дело освоил мгновенно, – доложил тот. – Даже удивительно: других месяцами учить надо. А этот… Ни разу не перепутал рыбный нож с десертным.

– Джигит ножи не путает, – хмыкнул Заза.

– Есть еще вилки, ложечки… Работает без лишних слов и очень любит порядок. Когда на кухне потек кран, починил его сам, хотя никто не просил. Починил печь для выпечки. Он инженер по образованию, я узнал.

– Значит, все хорошо?

Метрдотель замялся.

– Говори! – приказал Заза.

– Люди его боятся.

– Угрожает?

– Нет. Но глаз у него нехороший. Тяжелый. Не всем клиентам нравится… Думаю, лучше использовать на выездных банкетах. Наши их не любят. Сами знаете: чаевых может быть никаких, а вот в морду получить – запросто. Там заказчик у себя дома. А этот сам просится…

– Пусть работает на выездных, – согласился Заза. – И передай ему: не надо больше заходить ко мне каждый день…

* * *

По возвращению из-за границы Мумит самолеты больше не сбивал – русские сделали выводы из потери двух штурмовиков. Но их транспортные вертолеты ползали вокруг гор, словно сытые коровы, и группа Мумита за год сожгла четыре машины, под завязку набитые русскими солдатами. Группа уничтожила также три дорожных конвоя, причем один шел в сопровождении бронетранспортеров. Их и взорвали мощными фугасами, а затем запертую между двух горящих бронированных машин колонну расстреляли из гранатометов и автоматов. Раненых не добивали – русские огрызались отчаянно, а у Мумита было всего четверо моджахедов. Пришлось уйти. Но шуму все равно было много, и люди Мумита много смеялись, когда вечером по телевизору услышали, что на колонну напала спустившаяся с гор многочисленная банда.

Он всегда тщательно планировал операцию, не жалея времени и денег на разведку. Старательно инструктировал моджахедов, не ленясь дотошно отрепетировать с ними на месте, что и как нужно делать. Поэтому за два года не потерял ни одного человека. Всегда щедро платил, даже за ночлег. По этой причине желающих служить под его началом были сотни, но в группу он не брал никого – ходил только с теми, с кем вернулся из-за границы. Зато в каждом селе у него были глаза и уши, а также руки, готовые на время взять автомат или гранатомет. При нужде он мог за день набрать отряд в сотню моджахедов, но нужды такой не случалось. "Шабашников", как называли его моджахеды временных бойцов, Мумит привлекал ровно столько, сколько требовалось.

Операции он проводил только против русских, своих, перешедших на службу к федералам, не трогал. Хасан требовал этого, но Мумит стоял на своем. В маленькой горной стране с ее вековыми традициями кровной мести и прихотливо переплетенными родственными узами, напасть на земляков означало сделать себя волком, окруженным флажками – рано или поздно выбредешь под выстрел. Многие их тех, кто стал убивать "предателей", и выбрели – горцы, получив от русских военную форму и оружие, первым делом занялись поиском кровников. Охотники знали свою страну и народ, обидчиков находили быстро и стреляли метко.

Мумита не искали. О нем даже почти не знали. По стране бродили смутные слухи о каком-то неуловимом герое-мстителе, которых всегда побеждает кафиров, но русские относились к этим слухам как к легендам. Толстые русские генералы не могли поверить, что какой-то горец с горсткой бойцов может наносить столь чувствительные удары регулярной армии, поэтому считали слухи пропагандой врага. Мумиту это было на руку. Его даже не искали за сбитые самолеты: брат, когда к нему пришли, старательно повторил легенду о гибели Карима. Мумита долго не было в стране, никто его не видел, поэтому русские поверили. Как-то Мумит по своему старому паспорту проехал через всю республику, его документы проверили, наверное, раз десять. И никто не заинтересовался.

– Почему ты не используешь смертниц? – спросил его Хасан, когда Мумит в очередной раз приехал за деньгами. – Все так делают.

– У меня хватает мужчин, – хмуро ответил Мумит.

– Смертницы убивают много русских, – продолжил Хасан. – Об этих взрывах говорят на всех телеканалах. А твои операции русские замалчивают. Военная цензура.

– Смертницы взрывают мирных людей, – не согласился Мумит. – А мою жену и детей разбомбили военные. Я буду убивать их, даже если об этом будут молчать все телеканалы. Ты можешь не давать мне денег, если тебе не нравится.

Хасан нахмурился, но денег дал. И когда Мумит приехал снова, дал еще.

Муммит не стал ему рассказывать о Зайнаб. Впервые он увидел ее через полгода после возвращения на родину. Зайнаб было двадцать, но она уже год вдовствовала – мужа убили русские. Зайнаб сама предложила ему помощь, и Мумит после недолгого раздумья согласился. Она стала связником, в ее доме группа время от времени отдыхала, спускаясь с гор. Во время одной такой ночевки Зайнаб сама пришла к нему, и после этого уже оставалась постоянно. Зайнаб оказалась необычайно страстной, ее горячие ласки так изводили Мумита, что наутро он чувствовал себя вконец разбитым, негодным ни к чему. Это пугало его, но спустя день-другой, в горах, он уже с тоской вспоминал ее нежную кожу, маленькую, упругую грудь, сухой жар ласковых губ. Так продолжалось около года.

– Ты не устал прятаться от русских? – спросила его однажды Зайнаб, когда они, обессиленные, лежали рядом.

– Нет! – удивился он. – Почему спрашиваешь?

– Сколько ты убил русских? – не отставала Зайнаб. – Сто? Двести? Триста? Ты отомстил за своих сто раз! Никто никогда не упрекнет тебя, если перестанешь. Зачем тебе еще смерти?

– Я хочу, чтобы они ушли с нашей земли, – нахмурился Мумит.

– Они не уйдут, и ты это знаешь. Русские укореняются здесь все прочнее. Они покупают наших пенсиями и компенсациями, они обещают мир и работу. Люди устали от войны и соглашаются. Моджахедов продают. Абдуллу убили, Ахмада убили, Рамзана убили… Рано или поздно кто-нибудь продаст и тебя. Тебя тоже убьют или, что хуже, посадят на всю жизнь за решетку. И ты будешь умирать там медленно, в тоске, зная, что никогда не увидишь гор и солнца над ними.

– Чего хочешь? – спросил Мумит.

– Уехать с тобой. Далеко. У тебя ведь есть деньги, а если и нет, то мы – молодые, здоровые, заработаем. Я хочу, чтобы у меня была семья, дети. И чтобы ты был со мной. Разве мы не заслужили счастья?

Мумит промолчал. Утром они ушли и больше в дом Зейнаб не возвращались. Ночевали у других.

Три месяца спустя, недалеко от Моздока, к автобусу, притормозившему у остановки, подошла женщина в белом нарядном платке. Заглянула в окна. Воентехники в фуражках и штатские служащие военного аэродрома с недоумением наблюдали за ней. Первым сообразил водитель – захлопнул перед незнакомкой дверь. Та отступила и, улыбнувшись, сделала еле уловимое движение рукой…

Мумит не видел по телевизору сюжет о взорванном автобусе – был в горах. А когда через неделю спустился в село, ему передали запечатанный конверт.