— Александр Федорович, остроумие — дар Божий, но не надо этим даром злоупотреблять.

Вдруг Керенский застонал, как от зубной боли:

— Простите, я так обрадовался вам, что забыл пригласить сесть. Прошу, вот кресло, сюда, ближе к столу. Коньяк, кофе, чай — что желаете? Я люблю с утра натощак рюмку хорошего коньяка — только самую крошечную. Это сообщает экспрессию мыслям. Советую, попробуйте, будете благодарить. Без чая и кофе я давно не стоял бы на ногах.

— Попробую! — согласился Джунковский.

Керенский, вопреки тому, что его лицо выдавало крайнюю усталость, был полон энергии. Он не останавливался ни на мгновение, то приближаясь на короткую дистанцию, то, словно боксер, отскакивая назад. Керенский близоруко сощурился, поднял руку к потолку и встал в героическую позу. После должной паузы с пафосом произнес:

— Третьего дня я подписал приказ по армии и флоту под номером пятнадцать. Не читали? — Керенский сделал важное лицо. — Вот копия, я позволю вам взять ее с собой. В этом секретном и очень важном приказе, — Керенский уткнулся в текст, — я со всей категоричностью заявляю, э, где-то тут было, вот оно! — ткнул длиннющим перстом: — «Россия взяла на себя задачу объединить демократии всех стран в борьбе против всемирного империализма… Революционная демократия России через международную интернационально-социалистическую конференцию прокладывает путь человечества к всеобщему миру во всем мире и ведет к благоденствию всех трудящихся». — Победоносно взглянул на Джунковского. — Ну как, бьет по нервам?

Джунковский не сдержался, усмехнулся:

— Как говорит мой давний приятель граф Соколов, писал не Тургенев — труба пониже и дым пожиже…

Керенский с недоумением взглянул на собеседника, но ядовитую реплику решил оставить без замечаний. Он перестал махать рукой и вибрировать телом, прошел к столу и с особой важностью опустился в кресло. Спросил:

— Как у вас, генерал, дела на фронте? — Строго погрозил пальцем. — То-олько попрошу не приукрашивать! Да-с!

Джунковский за те краткие минуты, что находился рядом с Керенским, успел устать от него и потому с раздражением отвечал:

— Дела на фронте не то что плохи, а очень, чрезвычайно плохи! И в первую очередь причиной тому — немыслимые приказы из Петрограда. Случаются таковые и за вашей подписью, Александр Федорович. Приказы эти приносят вреда больше, чем вся германская авиация с бросанием бомб и обстрелами из пушек.

Керенский от неожиданности замер, мгновенно побледнел, закусил губу, сухой нос опустил к столу, но вновь промолчал, бросая на Джунковского короткие косые взгляды. Тот продолжил:

— Нами, фронтовыми генералами, нынче руководят профаны, преимущественно бывшие члены Госдумы. Чего стоит печально знаменитый приказ номер один, который установил выбрать во всех частях армии комитеты из нижних чинов и запретил титулование офицеров! Что в голове у того, кто сочинял, — пшенная каша?

Керенский нервно застучал пальцами по крышке стола, отрывисто произнес:

— Приказы следует читать внимательно! Запрещение называть по титулам — это относится исключительно к внеслужебному времени и только для Петроградского гарнизона.

— Офицеры читают внимательно, а солдаты понимают так, как им приятней. Этот приказ был опубликован в газетах, и в окопах его восприняли как сигнал к действию: чинопочитание ослаблено до последнего градуса, и не только в свободное время от службы. Совершенно ясно: тот, кто писал этот приказ, никогда в армии не служил и понятия не имеет о психологии русского солдата. Лучшего подарка Германии сделать нельзя, сам Вильгельм удачнее не придумал бы, а у нас подобные глупости сочинял и подписывал бывший военный министр Гучков. Что за персона? Где он освоил стратегические науки? В учетном банке, где он директорствует? Или в сборище недоумков — Госдуме, где председательствовал?

— Гучкова уже допросили в следственной комиссии. В чем еще вы будете нас обвинять, генерал? — В голосе Керенского звучало раздражение.

Джунковский со спокойной решимостью продолжал:

— В какую мудрую голову влетела мысль о создании в армии общественных комитетов?

— Это веление времени и требование демократии.

— Позвольте называть вещи своими именами: это не веление, а глупость. Я теперь не имею права наложить на своих подчиненных даже выговор. Стоит начальству возбудить какое-либо дело против провинившегося солдата, как на его защиту тут же горой поднимаются комитеты: «Солдата обижать? Своего в обиду не дадим, хватит, офицеры попили нашей рабоче-крестьянской кровушки!» Дошло до того, что в ротах собираются митинги. Сразу же рухнула дисциплина, началось хамское отношение рядовых к офицерам, солдаты сплошь и рядом отказываются выполнять приказы. Нередки случаи избиений офицеров, которые пытались противиться этой вольнице. Неужели до Временного правительства и Военного министерства слухи об этом не доходят?

Керенский пожевал губами, скороговоркой произнес:

— Вы, генерал, в чем-то правы. Распоряжения не всегда были логичны. Теперь вы поняли, почему Гучков смещен с министерского поста? — Почесал за ухом и уперся взглядом в Джунковского. — Если я занял место Гучкова, то лишь потому, что твердо, э, намерен навести в войсках порядок. Да-с! Я только что подготовил приказ по армии и флоту за номером семнадцать. — Протянул две страницы с текстом, отпечатанным на машинке. — Сделайте одолжение, прочтите, генерал, ваше мнение мне очень важно.

Джунковский стал читать вслух:

— «Русская революция и рожденная ею свобода стоят перед грозной опасностью в лице императора Германии и его союзников. Подтверждая мой прежний призыв к защите революции и ответственности всех и каждого за судьбу освобождения Родины, я уже призвал весь командный состав — от главнокомандующего до младшего офицера — быть неизменно на своем посту, под страхом кары. Также ответственность и на всех товарищах солдатах: никто из вас не может и не должен покидать свой пост». — Джунковский поднял глаза на Керенского. — Борьба с дезертирством? Прекрасно, наконец-то дождались! И какое наказание ждет преступников? Расстрел?

Керенский строго сказал:

— Читайте, об этом дальше!

Джунковский вновь углубился в приказ:

— А, нашел! «Лиц, самовольно оставивших ряды войск и не явившихся в свои части до 15 мая сего года, лишить права участия в выборах в Учредительное собрание и в органы местного самоуправления. Предоставить Учредительному собранию право на лишение дезертиров получать землю по грядущей земельной реформе…»

Керенский самодовольно крякнул:

— Как? Ловко я подлецов подцепил?

Джунковский внимательно посмотрел на собеседника: «Шутит он, что ли?» Нет, Керенский азартно хлопнул здоровой ладонью по крышке стола, и весь вид его сиял самодовольством.

Джунковский мягко, словно доктор больному головой, сказал:

— Вы, Александр Федорович, и впрямь думаете, что бежавшего из армии крестьянина взволнует лишение права голоса? Да ему совершенно безразлично, кто войдет в это собрание. Он ни с кем из кандидатов чай не пил. «Свобода» — это свобода воображения тех, кто не жил среди народа, кому народ чужд и неприятен. Вот вам лично, Александр Федорович, нужно Учредительное собрание, поскольку вы уверены, что именно вас это собрание выберет на какую-нибудь важнейшую государственную должность. И вы снова будете принимать новые, никому не нужные решения, подписывать бес полезные приказы, произносить зажигательные речи, которые никого зажигать не будут. Мужику ничего из этого ассортимента не надо. Чем меньше лезет власть в дела мужика, тем спокойнее тот живет.