Но вот наконец опустился и мост. Бымм! — ударился он о землю с другой стороны рва.

И почти тотчас же откуда-то вынырнул Бартоломеус. Он весь запыхался, а в руке держал небольшую клетку, в которой испуганно трепетала крылышками крохотная пичужка.

— Моя любимая пеночка, — объяснил он. — Чуть было ее не позабыл.

Вскочив в седло позади Эвелины, тронул привратника за плечо:

— Ты вот что, дружок. Если увидишь мое сиятельство в белом ночном колпаке и голубом шлафроке, знай: то Безголовый Монстр в моем обличье.

— Батюшки святы, я ж умру на месте!

— Не трусь. А алебарда у тебя на что?

* * *

Выехав из ворот замка, припустили вниз по холму. Дюжина-другая стрел просвистела им вслед. В ответ Бартоломеус помахал шляпой и раскланялся. Далее, уже не оглядываясь, поскакали вдоль лесной опушки.

Ехали долго. И не по главной дороге, а петляя по проселкам. Миновали лес и маленькую деревеньку. Теперь уже можно было не сомневаться, что скрылись от погони: Бартоломеус хорошо знал местность, тогда как граф Шлавино был тут чужаком.

Незадолго до рассвета остановились на берегу речки, уставленном стогами сена.

— Этой ночью я еще не ложился спать, — вспомнил Бартоломеус, спрыгивая наземь.

Приткнув лошадей к вкусному стогу сена, сами повалились поверх.

— Милый, замечательный господин Бартоломеус, — бормотала Эвелина, зарываясь в теплое ароматное сено, — спасибо вам за все.

— Что вы, ваше сиятельство, для меня счастье — служить дочери графа Эдельмута, моего бедного хозяина.

С явным удовольствием скинув графскую голову, он пристраивал на плечах свою прежнюю.

— Мой отец… он был высок и красив? — поколебавшись, спросила Эвелина.

— Очень высок и невероятно красив, — подтвердил Бартоломеус не задумываясь.

…Круглая луна катилась по небу, сияли звездочки. Марион с Фаулем уже давно спали. А Эвелина слушала, слушала и слушала рассказ Бартоломеуса об ее отце.

Уже засыпая, девочка пробормотала сквозь сон:

— Тот портрет… в одной из комнат замка… — там мама, я и мой отец?

Бартоломеус повернул к ней свой длинный нос. Долго смотрел, не мигая.

— Да, ваше сиятельство…

Проснувшись наутро после побега, они ехали целый долгий день. Опасаясь встретиться с графскими слугами, выбирали самые дремучие места, вокруг каждой деревни делали большой круг. И в общем потратили времени много больше, чем если бы ехали прямо.

Несколько раз на дороге появлялись всадники в цветах графа Шлавино — красном с зеленым. Бартоломеус наблюдал из-за кустов, а потом уводил коней на еще более глухие тропинки.

Чтобы дать лошадям передышку, временами шли пешком. Как это ни странно, но на сердце у Эвелины было легко и радостно. Хоть и голод мучил, хоть и все тело ломило от усталости. Проведя десять лет в серых приютских стенах, она шла по лесу, как по сказочному миру: оглядываясь чуть не на каждое дерево, жадно вдыхая аромат листвы, удивляясь диковинным птичкам, порхавшим меж ветвей.

И даже шепот Марион не разрушал чудного спокойствия, воцарившегося в душе. А Марион шептала, оглядываясь на Бартоломеуса:

— …он, конечно, замечательный, хороший, и все… Но откуда, подумайте, ваше сиятельство, у него сто-о-олько голов в мешке? А? Не каких-нибудь — человеческих, настоящих…

И потом, когда уже стемнело, и они, усталые, устроились на ночлег под развесистым деревом, Марион, завернувшись в плащ Бартоломеуса, продолжала тихо удивляться:

— …и куда это завел он нас — в самую глушь? И почему запретил мне заглянуть к мачехе? «Тебя, Марион, не ждет там ничего хорошего». Ох, ваше сиятельство, боюсь я за вас!

И уже ночью Эвелину разбудил горячий шепот в ухо:

— Догадываюсь, почему ваше сиятельство не может заснуть. Слыхали, как он сказал «Дайте срок — насобираю голов еще и больше»? Вот-вот! Интересно только, с чьих он начнет?

Утром Марион пропала. То есть Эвелина долго шарила по кустам, удивляясь, куда служанка могла запропаститься. А Бартоломеус, едва открыв глаза, тут же заключил:

— Сбежала к мачехе.

Оставив Эвелину в лесу одну-одинешеньку вместе с одной из лошадей, он снова надел голову графа Шлавино, взял под уздцы вторую лошадь и спустился в выглядывавшую из-за холма деревеньку.

Отсутствовал он невероятно долго — почти вечность. За это время Эвелина успела раз пять всплакнуть, поведать лошади о своем храбром отце — как рассказывал Бартоломеус (присочинив… ну, совсем немножко), и договориться со всеми святыми, каких вспомнила, о чудодейственной помощи бедной Марион, бедному Бартоломеусу и бедной Эвелине.

Молитва помогла только к полудню: вернулся Бартоломеус, а с ним Марион, напуганная донельзя.

Как оказалось, в отчем доме ее ждали даже с большим нетерпением, чем она надеялась: мачеха замучилась печь пирожки и разливать по кружкам пиво. А завидев Марион, воскликнула: «Вот она, душа моя, явилась наконец! Забирайте ее вместе с котом — да так надолго, чтоб на этом свете Бог не дал нам больше свидеться!»

Трое графских слуг, для коих и пеклись пирожки, радостно подхватили сопротивлявшуюся Марион под ручки и усадили на самого красивого коня.

И уже направлялся почетный эскорт к замку Нахолме, когда подоспел «граф Шлавино».

Бартоломеус от всего сердца поблагодарил слуг, дал каждому по монетке и отослал в замок. Марион же забрал к себе в седло и под строгим оком всех святых благополучно доставил обратно в лесок.

Весь оставшийся путь Марион помалкивала, про лишние головы больше не вспоминала. И все рвалась окружить Бартоломеуса заботой, как то: пришить болтающуюся пуговицу, почистить сапоги, заштопать, там, прохудившийся чулок — и тому подобные мелочи. И даже вызвалась сделать прическу самой любимой его голове.

Только под вечер, когда Эвелина уже подремывала в седле и свалилась бы непременно с лошади, если бы не сидевший сзади Бартоломеус, они подъехали наконец к стенам ее родного города Альтбурга.

Журчал в траве ручеек, стрекотали сверчки. На стенах города, тянувшихся в темное небо к темным облакам, там и сям поблескивали факелы. О-о, громада!.. Почему-то Эвелине показалось, что от стен родного города веет ласковым теплом.

— Сто-ой! — крикнули впереди. Из темноты вышел стражник и осветил факелом двух коней, трех всадников и кота с сундучком. — За проход в город с вас — два гульдена. С детей — по одному, с лошадей — по половинке.

— Скажите, пожалуйста, милейший, — качал головой Бартоломеус, раскошеливаясь, — и куда вам столько много?

— Прошу без шуточек, — хмурился стражник, пересчитывая деньги. — Эту пошлину платит всяк въезжающий в город. А также выезжающий, подъезжающий, объезжающий и разъезжающий. Что это вы везете с собой?