Когда я с Эдитой шел по безымянным улицам, где торговцы тканями продавали свой товар, сзади к нам приблизилась маленькая девочка. Ей было около четырех лет, она ходила босиком, на лоб свисали лохматые черные волосы. На поношенном платье было полно пятен… Но, несмотря на бедность, малышка радостно засмеялась и нерешительно взяла меня за руку. Еще немного, и я оттолкнул бы ее, обозвав злыми словами, прогнал, как всех этих нищих детей, от которых приходится отбиваться чужеземцу в Константинополе. Но я заглянул в черные, как смоль, смеющиеся глаза девочки, лепетавшей что-то невнятное.

И хотя я продолжал идти, малышка не отпускала мою руку. Да, она прошла с нами часть пути, пока я не задумался о том, сумеет ли она сама найти дорогу домой. Эдиту эта встреча тронула не меньше, чем меня, и она велела мне положить малышке монетку в ладонь, тогда она сама отстанет. Я полез в кошель, но прежде чем я успел достать монету, девочка повернулась и убежала в том направлении, откуда мы пришли.

И сегодня, сорок лет спустя, у меня перед глазами стоит улыбка той девочки, словно мы встретились только вчера. И, как и тогда, воспоминание об этой встрече наполняет меня необъяснимым чувством счастья. Я воспринял это как указующий перст судьбы, желавшей напомнить, что несчастье, равно как и счастье, зависит только от нас самих.

Конечно, понять это непросто, и поначалу мне трудно было сдержать свое отчаяние и ярость. Нечто, скрытое в глубине моего сердца, заставляло меня испытывать острую, словно укол кинжала, боль. Это было сожаление о том, что я не могу предложить Эдите то благосостояние, на которое я надеялся. И поскольку Мориенус кроме всего прочего задел мою гордость, мне нелегко было обуздать свои чувства. Да, и мне не стыдно признаться в том, что в тот вечер я плакал, тогда как Эдита не придала происшествию большого значения. По крайней мере, так мне тогда казалось.

Вопреки своим привычкам, в тот вечер Михель Мельцер приналег на вино. Отчаянно жестикулируя, Эдита дала понять своему отцу: ей ни капли не жаль, что все так получилось, — и рано ушла к себе.

В общем зале гостиницы, переполненной приезжими со всего света, можно было услышать множество языков, как во время строительства Вавилонской башни. Путешественники с Востока, из Африки и Европы — в основном греки и итальянцы, которых в Константинополе было особенно много, встречались здесь, чтобы поболтать в непринужденной обстановке или скрепить печатями свои договоры. Все сидели за узкими длинными столами и радовались тому, что сумели найти, где присесть.

Мельцер пил крепкое красное самосское вино, созданное для того, чтобы заставить человека, который хочет забыться, изменить свое мнение и увидеть жизнь в новом свете. Прошло совсем немного времени, когда кто-то подошел сзади, похлопал зеркальщика по плечу, и знакомый голос произнес:

— Эй, мастер Мельцер, вы здесь?

Зеркальщик обернулся и увидел ухмыляющегося Мейтенса, медика с корабля. Мельцер предложил ему присесть.

— Вас я ожидал увидеть здесь в последнюю очередь, — с улыбкой сказал Мейтенс. — Я думал, вы остановитесь у будущего зятя.

Мельцер махнул рукой, и медик тут же догадался, что что-то случилось.

— Что произошло? — спросил он. — Где вы оставили свою дочь?

— Она у себя в комнате, — ответил зеркальщик, указав пальцем в потолок. — Вероятно, уже все глаза себе выплакала.

И сделал огромный глоток.

— Что случилось? — продолжал расспрашивать Мейтенс.

И хотя Мельцер твердо намеревался никому не рассказывать о происшедшем, его словно прорвало, и он поведал медику о том, что случилось утром, что жених его дочери семь месяцев назад женился на другой.

Едва зеркальщик окончил свой рассказ, как в зал вошел высокий господин в ярких дорогих одеждах. Мельцер тут же узнал его: это был Геро Мориенус. Вино и неожиданная исповедь только подогрели злость на Мориенуса. Зеркальщик вскочил, подошел к Мориенусу, схватил его за плащ, тряхнул и закричал прямо в лицо:

— И вы еще осмеливаетесь появляться здесь, вы… злодей! Геро Мориенус был выше и сильнее своего противника, и, в первую очередь, трезвее. Он усадил Мельцера на стул и сел напротив.

— Вы пьяны, мастер Мельцер, — вежливо, но непреклонно сказал купец.

Мельцер взвился:

— Разве это удивительно, когда отец узнает, что будущий супруг его дочери только что женился на другой? Но, вероятно, господин просто забыл о своем обещании!

— Ни в коем случае! — возмущенно ответил Мориенус. — Наше соглашение остается в силе!

Зеркальщик рассмеялся.

— И как вы собираетесь это сделать? Бросите ту, другую?

— Видите ли, — с нажимом сказал Мориенус, — здесь не Майнц. Вы в Константинополе, в столице Востока, в двадцати — тридцати днях пути от родины. Здесь все другое: жизнь, религия и даже время. Состоятельный мужчина может жить, если ему позволяют средства, с несколькими женами; все они равны, и никто не считает это неприличным.

— Хорошенькие обычаи у вас здесь! — возмущенно закричал Мельцер и, обращаясь к Мейтенсу, молча наблюдавшему за ссорой, спросил:

— Вы знали об этом обычае? Тот смущенно пожал плечами.

— Я никогда этим не интересовался. Но если византиец так говорит…

Мельцер перебил его:

— Как бы там ни было, во время нашего сговора речь о многоженстве не шла!

— Нет, — подтвердил Мориенус, — потому что здесь это само собой разумеется и упоминать об этом не нужно.

— Но я ни за что не пообещал бы вам свою дочь, если бы знал об этом распутстве!

Тут Мориенус ударил кулаком по столу.

— Заканчивайте эту глупую болтовню! — Его глаза сверкали от ярости. — Я не собираюсь защищать наши обычаи перед каким-то ремесленником из Майнца. Где прячется ваша дочь? Мое требование остается в силе. Я заплатил за нее сотню гульденов выкупа, и вы дали согласие.

— Вы обманули меня и мое дитя. Я никогда не отдам вам Эдиту в жены!

Мориенус вскочил.

— В таком случае, сто гульденов на стол — выкуп, который я вам заплатил. Немедленно!

— Этого я не могу сделать… не сразу, — с трудом ворочая языком, ответил зеркальщик. — Но вы получите свой выкуп назад, как только это будет возможно.

— Выкуп или ваша дочь! — настаивал Мориенус.

Мельцер почувствовал, что попал в ловушку. Он хотел избавиться от византийца, спасти свою дочь из этой ужасной ситуации. Но у него не набралось бы и сотни гульденов. Деньги, которые он получил от Генсфлейша за продажу того, что осталось от дома, за вычетом переезда и питания, были нужны ему, чтобы начать все сначала. И теперь, в полупьяном состоянии, Мельцер почувствовал себя обреченным и в отчаянии закрыл лицо руками, словно пытаясь спрятаться от всего мира.

Словно во сне он услышал звук, похожий на тот, когда отсчитывают монеты и кладут их на стол. А когда зеркальщик поднял голову, то увидел, что в центре стола лежат десять монет по десять гульденов, а Мейтенс, обращаясь к Мориенусу, говорит: