— Однако, — сказал толстый, унылый господин, — существует веселящий газ: может быть, это и есть веселящий газ.

— Утечка веселящего газа, — ответил тощий господин, и все расхохотались, включая и семейство, которое до тех пор довольствовалось тем, что пожирало крутые яйца и опустошало литры пива с гордым видом горниста в походе, держащего, согласно регламенту, трубу у рта.

Вскоре усталость погрузила моих соседей в дремоту, и я мог поразмыслить па свободе.

Смех убивает… умирают от смеха… смех заразителен… Поистине, чтобы поверить этому, требовалась изрядная доля легковерности.

В противоположность моему соседу, я не считал эту тему очень смешной, даже при повторении ее на все лады. Сами понимаете, я был свидетелем смерти капитана Мак Грогмича и смерти Бекера.

На Лионском вокзале меня ждали родители, извещенные телеграммой из Марселя. Отец, немного постаревший, был по-прежнему в «резедовой» визитке. Очевидно, запасы «резедового» сукна еще не иссякли, и я с ног до головы покрылся холодным потом при мысли, что мне безусловно предстояло войти в штатскую жизнь украшенным костюмом этого цвета.

Мать изменилась ужасно и далеко не к лучшему. С годами у нее грустно обвисли щеки, что придавало ей добродушный, жалкий вид легавой суки. Это сравнение, применительно к матери, быть может, не слишком деликатно, но оно естественно пришло мне в голову без всякой враждебности. Напротив, я буквально таял от нежности. Я обнял их обоих, затем мы сели в автобус, доставивший нас к самому дому.

В квартире не было никаких перемен ни в лучшую, ни в худшую сторону. В семьях без детей мебель живет долго. Та же столовая, и моя прежняя комната, моя комната, точный отпечаток моих первых жизненных шагов. Стены были украшены фотографиями футбольных команд, вырезанными из иллюстрированных журналов. Портрет Алисы тотчас же привлек мои взгляд.

— Ах, да, кстати — есть у вас сведения об Алисе?

— Разве ты не знаешь? — сказала мать, — Они живут в Руане, ее муж помощник директора на пуговичной фабрике, он — настоящий господин.

— А!

Мать ушла, оставив меня заняться туалетом; я сел на край постели. Она мягко углубилась под моим весом. Тогда я растянулся на ней во всю длину и валялся на одеяле, ноги вверх, счастливый, как осел на лугу.

Незадолго до окончания службы я отрастил волосы и мог теперь сделать безукоризненный пробор; щетка, смоченная в воде, придала волосам ослепительный блеск. Они блестели не меньше, чем пуговицы на моем мундире.

Ради моего возвращения, дома все несколько вышло из обычных рамок. Это самое тонкое внимание, о котором может мечтать солдат. Я отдал ему должное и пустился в увлекательнейшие описания моих походов. Когда я выпил рюмку ликера, которую мать налила мне для завершения обеда, я услышал под нашими окнами сенсационные выкрики стаи газетчиков, сорвавшихся с цепи.

— Что это, падение министерства? — спросил отец.

Мать прислушалась, открыла окно.

— Не могу понять. Снова этот смех. Уж не знают, что выдумать.

— Н-да! — сказал я. — Эта история со смехом не шутка. В Марселе я был в карантине и видел, как кончился, у Коломб Бешара, мой товарищ… как дядя Мак…

— Да, говорят! — ответил отец с возмущенным упрямством. — Говорят это и многое другое. Только это настроение умов доказывает, что… доказывает…

Он все реже и реже заканчивал фразы. Я не позаботился завершить его мысль. Я схватил кепи и собрался выйти.

— Не возвращайся поздно, — сказала мать.

— О! нет! Я пройдусь немного… Скажи, у тебя не найдется несколько су?

У меня было еще около шестидесяти франков, но — следовало ковать железо, пока оно горячо. Я знал характер моих родителей, а также и то, что через неделю было бы уж слишком поздно пытаться вытянуть у них денег. Мать сунула мне в руку луидор. «Постарайся, чтобы его хватило надолго», — посоветовала она мне.

На улице первой моей заботой было купить вечернюю газету. Под заголовком газеты было напечатано крупным шрифтом:

СМЕРТЕЛЬНЫЙ СМЕХ.

УМИРАЮТ ОТ СМЕХА — СМЕХ ЗАРАЗИТЕЛЕН. ЭПИДЕМИЯ БЛИЗКО.

МЕРЫ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ.

Я с жадностью пробежал «Последние сообщения», стоя под газовым фонарем. Вокруг меня, смеясь, проходили люди.

Десять жертв в Марселе, таков был подсчет для Франции. Эти десять жертв принадлежали экипажу парохода, пришедшего из Сан-Франциско. Там, в Калифорнии, эпидемия причиняла невероятные опустошения. Люди бились в корчах на улицах. Они умирали на пути в больницу, язык у них был вытянут во всю длину, как у ребенка, смотрящего на варенье.

Специальный корреспондент писал: «Это припадок смеха истерической формы. Больной не может дышать; он задыхается и умирает с глазами, полными слез, его рот растянут до ушей, bucca fissa usque ad aures, как говорит поэт.

Знаменитый ученый, доктор Вомистик, производит в своей лаборатории изыскания, которые сохраняются пока в абсолютнейшей тайне. Вчера уехал член Института, профессор Фрюжиталь. Опасались присутствия закиси азота, веселящие свойства которой известны. Таковой не оказалось. Надо признать, что ученый мир находится перед неизвестной бациллой, микробом смеха, который отныне мы можем назвать бациллой Вомистика, именем того, кто не замедлит ее открыть.

С завтрашнего дня будут приняты крайне строгие меры предосторожности. Необходимо локализовать болезнь, помешать ей распространиться. До сих пор ей были подвергнуты лишь люди желтой расы! Предполагают, что бацилла Вомистика занесена сюда китайскими землекопами, недавно высадившимися в Сан-Франциско».

«Все же это необычайно», — подумал я, свертывая газету.

Я зашел в бар и заказал «старого рома».

Все кругом обсуждали статью, комментировали события, не принимая, однако, их в серьез.

«У тебя смех». Это поддразнивание стало модным, оно стало вскоре предметом самой популярной песенки, развенчавшей и «T’e nas un oeil», и классическую «Tout du ballot», и «Tu t’as l'sourire», которая долго была их славной предшественницей.

Выйдя из бара, я направился в мюзик-холл. Английские танцовщицы, проделывавшие на сцене свои упражнения, уступили место комику, который спел модную песенку, припев которой был подхвачен всеми. Подбоченившись, артист изображал различные виды смеха на И, на У, на О, на А, на Е под шумный аккомпанемент цимбал, барабана и медных инструментов.

«Хи-хи! Ху-ху! Хо-хо!» и т. п., непреодолимо охватывали публику и каждый, раскрыв рот, с багровым