– Без ма? – спросил Лотто, стараясь не показывать, как сильно уязвлен.

Салли покраснела.

– Она… стесняется того, как теперь выглядит, – мягко сказала она. – Она растолстела и превратилась в затворницу. Вообще не выходит из дома.

Лотто был одним из первых, кого приняли в колледж, а именно – в колледж Вассар. Он был так уверен в себе, что даже не подумал подать документы куда-нибудь еще. Этот колледж утирал нос всем остальным – прекрасный вариант для Лотто. Он отпраздновал свое зачисление в надувном бассейне с пятнадцатилетней сестрой Сэма, приехавшей на выходные.

Сэмюелю он об этом не сказал.

Правда, потом вспомнил, что тот тоже едет с ним в Вассар, и остро почувствовал себя идиотом. Сэма приняли повсюду, но он бы скорее умер, чем отказался от веселья в компании Лотто! На их церемонии присутствовали только тощая Салли и Рейчел. Мама снова не приехала. Чтобы хоть как-то разбавить печаль от этого факта, Лотто пытался представить свою мать русалкой, которой она была когда-то, а не огромной женщиной, проглотившей ту бедную русалку.

Когда он снова приехал в Мейн, уже сорокатрехлетняя кузина, увы, была в Швейцарии. Сестра Сэма щеголяла в оранжевом бикини, и возле нее, к счастью, крутился какой-то парень с шапкой кудрявых волос. Этим летом у Лотто была только одна девушка, какая-то язвительная балерина. Что она вытворяла своими ногами! Затем игры в крикет. Фейерверки. Вечеринки на пляже. Прогулки под парусом. А потом наступила последняя неделя лета, они сидели в ресторане вместе с родителями Сэма и ужинали лобстерами, а к столу был привязан очередной щенок лабрадора.

– Наши мальчики так быстро растут, – вздохнула мама Сэма.

«Мальчики», которые уже года четыре считали себя совершенно взрослыми, решили пощадить ее чувства и никак не отреагировали на это заявление.

Они проделали долгий путь из душного школьного общежития в университетскую страну чудес, обитель общих ванных комнат, намыленных сисек и столовых, где девушки вылизывают домашнее мороженое.

В течение первых двух месяцев Лотто прозвали Мастером над Шлюшками. Шлюхмейстером. Не то, чтобы у Лотто не было особых предпочтений. Просто он считал привлекательными абсолютно всех женщин. Ягодные мочки ушей, нежно-золотистые завитки волос – такие мелочи затмевали в его глазах все остальное. Лотто представлял себя своеобразным антисвященником, продавшим душу богу секса. Он хотел бы умереть в обличии древнегреческого сатира, в жилище, полном сладкоголосых нежных нимф, готовых затанцевать его до смерти. Что если его величайший дар – тот, который он использует в постели?

[Заблуждение! У высоких мужчин конечности такие длинные, что сердцу тяжело быстро перекачивать кровь. Лотто просто умел очаровывать людей и заставлять их верить, что он намного лучше, чем есть на самом деле.]

Парад девушек, проходящий через его спальню, первое время вызывал шок у его соседей. Сначала была неряшливая глава женского учебного кружка с пирсингом в сосках. Потом девчонка из города в застиранных, дырявых джинсах.

За ней – староста факультета нейробиологии, чопорная, в очках, но, как оказалось, неплохая наездница.

Соседи Лотто с интересом наблюдали за потоком девушек, сидя в общей комнате, и, когда Лотто закрывался у себя в компании с очередной девчонкой, извлекали всеми любимую тетрадь и в нее заносили новые, изобретаемые ими же определения его подружек.

«Австралиаонопитек» – кудрявая австралийка, известная джазовая скрипачка.

«Бабенция stridentica» – панкерша неопределенного пола, которую Лотто подобрал где-то в городе.

«Сирена ungulatica» – выпускница-отличница с нежным личиком и трехсотфунтовым телом.

Девушки не знали об этой тетради, а парни и не думали, что поступают довольно жестоко. Однако, когда эта тетрадь попалась Лотто на глаза, он пришел в ярость, долго орал и называл их всех женоненавистниками. Они только пожимали плечами. Девицы, которых Лотто удавалось затащить в постель, заслуживали эти насмешки, а Лотто вел себя как обычный парень. Не они придумали эти правила.

К слову о правилах. Лотто никогда не приводил к себе мужчин. Им удалось избежать тетради. Эти призраки голодного желания появлялись и исчезали в его постели, но всегда оставались незамеченными…

В ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР В КОЛЛЕДЖЕ они ставили «Гамлета». Зрители, пришедшие после удара колокола, промокли до нитки. Тучи, давившие на долину весь день, наконец разошлись.

Офелия играла обнаженной, и ее умопомрачительные сиськи, пронизанные прожилками голубых вен, напоминали Лотто круги сыра «Стилтон». Сам Лотто был Гамлетом. Или это Гамлет был Лотто. Он срывал овации во время каждого своего выступления. И сейчас он стоял с черными крыльями на спине, затем склонил голову и сделал глубокий вдох. Кто-то всхлипывал, кто-то прикурил сигарету. Из амбара, утонувшего в сумерках, доносились шорохи. Шепот.

Да, я получил место в банке…

Она стояла на балконе и зло передразнивала его икоту, в то время как ее руки призывно влекли его войти…

О, сломай ногу. Сломай обе!

Звенящая тишина, а затем занавес взлетел и ночной сторож вышел на сцену, громко бряцая доспехами.

– Кто здесь?

Лотто почувствовал, как у него внутри переключился невидимый тумблер и реальная жизнь тут же отлетела куда-то далеко-далеко.

Облегчение.

Шероховатая оболочка Лотто упала на землю, и крылатый Гамлет вырвался на волю.

В те минуты, когда он, пропотевший до нитки в жарком камзоле, кланялся аплодирующей публике на финальном выходе, чувствовал себя на своем месте. В переднем ряду стоял профессор Маргэтроуд, зажатый между своим любовником и любовником своего любовника, и выкрикивал старческим голосом:

– Браво, браво!

Лотто покинул сцену с охапками цветов. Девушки, с которыми он уже успел переспать, одна за другой хватали его и обнимали, их липкая помада перепачкала его рот. Бриджит с лицом спаниеля стиснула его в объятиях, напоминающих гигантский капкан. Бог ты мой, сколько же раз они с ней перепихнулись, один, два?

[Восемь.]

Он слышал, что бедняжка уже вовсю считает себя его девушкой.

– Увидимся на вечеринке, Бридж, – сказал он, выпутавшись из ее рук.

Зрителей закрыла от него завеса дождя.

Откуда ни возьмись появилась Офелия и стиснула его руку.

Увидеться позже? В принципе, ему понравилась та парочка мимолетных встреч в надувном бассейне в перерыве между репетициями. «Да, конечно, мы могли бы увидеться позже», – промурлыкал он ей на ухо, и она ушла. Лотто разглядывал ее сногсшибательную фигурку.

Он закрылся в душевой кабинке. Здание опустело, двери давно заперли. Когда Лотто шел в душ, в гримерных уже подметали и всюду было темно.

Лотто смывал грим и разглядывал себя в тусклом свете ламп. Он смыл основу, которая на время разгладила его изрытую оспинами кожу, но подводку для век пока оставил, любуясь тем, как она подчеркивает и освежает голубизну его глаз. Приятно было чувствовать, что, кроме него, в этом священном месте больше никого не осталось. Вообще-то он терпеть не мог оставаться в одиночестве. Но сегодняшняя ночь была последним аккордом его юности, и он внезапно вспомнил все то, что было раньше: тающую в клубах дыма Флориду, боль по отцу, безоглядную веру матери в его успех, внимательные глаза Бога, великолепные тела, среди которых он время от времени забывался. Лотто закрыл глаза, и воспоминания накрыли его волнами.