Еще секунд десять — и она умрет.

И будет свободна.

От Мансула, от этого пари-наказания и от противного обязательства сдерживать свою жажду справедливости в руках.

Пять. Четыре. Три…

Мансул щелкнул пальцами, распуская магическую петлю на горле рабыни. А тело — это жалкое человеческое тело, тут же со свистом вдохнуло воздух полной грудью.

Какое разочарование…

От этой петли даже синяков не останется. Такая вот особенность у магических наказаний.

— Ну, — скучающе поинтересовался Мансул, — будешь врать мне, что не выходила из дома, шайтанова дочь?

Да, да, скучающе. Ему не особенно интересно, почему она вышла на улицу, но послушать униженные оправдания ему приятно.

— Простите, господин, — сипло выдохнула Мун, держась за горло, — я забылась и вышла. Пришла в себя — вернулась в ваш дом.

Растирать было нечего, душила ведь её только магия, но пальцы так и тянулись к шее. К тем местам, которых когда-то касалась удавка.

Будь ты проклят, Эль, мог дать тело мужчины, им было попроще даже в рабах. Порка была не настолько отвратительна, как магическая петля, вызывающая слишком плохие ассоциации.

— Я взял тебя с улицы, помнишь, шайтанова дочь, — презрительно скривил губы Мансул, — ты болталась по улицам, не помня ни своего имени, ни своего отца. И никто в Турфане не признал тебя своей женой или дочерью. Я взял тебя в свой дом, я дал тебе имя, я кормлю тебя, хотя ты почти бесполезна. А ты позоришь меня своей непокорностью?

— Простите, господин, — она говорила это, даже не задумываясь, все эти оправдания были припасены заранее, — это было какое-то наваждение. Видимо, духи, похитившие мою память, все еще одерживают меня.

— Я продам тебя в дом утех, если не прекратишь сходить с ума, поняла? — раздраженно бросил хозяин, а затем тряхнул головой. — Возьми лютню. Я должен ужинать в тишине, по-твоему?

— Сию секунду, господин, — торопливо откликнулась Мун, поднимаясь на ноги.

На самом деле отчасти именно к ней Мансул и относился милосерднее прочих его рабов. Она — была его ставкой, он надеялся задобрить халифа и остаться градоначальником Турфана еще на десять лет.

Именно поэтому он проявил это “милосердие”. Другого раба за недозволенную отлучку из дома могли засечь до полусмерти, и это при том, что рабское клеймо все равно сожгло бы его, посмей он шагнуть за городскую черту Турфана. А Мун не только позволили дышать, но и даже милосердно разрешили усладить слух хозяина музыкой.

И она услаждает, ведь вопреки бесполезности, музыка — и её личная слабость. Она может понять Мансула, который не любит ужинать в тишине.

Но, пусть у неё были послабления, как же она хотела, чтобы сегодня Мансул сорвался… Ведь другой возможности обрести свободу до истечения пятилетнего срока у нее нет.

Все равно быть вот такой, слабой, уязвимой, вынужденной терпеть унижения от червяка Мансула и ублажать его — было противно до тошноты. А то, что в будущем — противнее стократ.

Она пойдет в гарем халифа. Наложницей.

Что бы там ни говорили о ней, но не Сальвадор, а Эльяс эль Мор был самой жестокой тварью в пустыне Махаккар. И Мун была уверена — это его магик-сосуд сболтнул Мансулу про её «прогулку». Чтобы хозяин напомнил Мун её место. Ведь Ворон-то знал, насколько омерзительно ей быть чьей-то игрушкой.

Он знал, и организовал ей именно такое положение. Не только организовал, но и постоянно подбрасывал в этот костер дровишек. Чтобы лишний раз напомнить её место, заставить природную непокорность Сальвадор поднять голову.

Он на все был готов пойти ради победы в этом споре.

И хотелось Мун шепнуть, хотя бы про себя, ту фразу, которую ей сказал синеглазый северянин. И пусть её никто не услышит, кроме неё самой. Хорошо. Никто не узнает, что она согласна с человеком, да еще и с мужчиной.

И все-таки ты был прав, Пауль Ландерс, богам на нас плевать. На всех нас.

Пауль провел весь вечер так, будто сидел на раскаленных углях. А если выдала его черноокая лукавая ведьма? Вдруг сболтнул тот Анук, или второй стражник, что стоял на воротах, что Мун приволокла в хозяйский дом подозрительного и очень похоже что беглого гладиатора.

К ночи так стало и вовсе тревожно, за дверью начали ходить возвращающиеся в свои комнатки рабы. Откуда-то запахло едой, и Пауль вспомнил, что так и не дошел до торговца водой. А пить меж тем хотелось…

Каморка, в которой он оказался, была не особенно лучше камер в подземельях Арены. Почти пустая, с составленными в угол несколькими кувшинами и глиняной миской на окне. Как у многих жителей пустыни миска у Анука стояла кверху дном, чтобы не дай никакой пустынный бог, змея в ней не устроилась.

Решетка на окне была совсем простая, два прута, которые было легко вырвать. Но, по всей видимости, хозяин попросту не переживал, что Анук может сбежать. Видимо, та часть магического дара, что позволила бы ему выжечь клеймо, у раба господина али Кхара была попросту перекрыта.

Явился Анук. Темный как ночь, и такой же безмолвный. Взгляд Пауля зацепился за печать на предплечье Анука — такую же, как та, что выжгли ему. Теперь-то есть время разглядеть. Да-да, один в один. Анук же растянулся на своих тюфяках, повернулся к Паулю иссеченной до крови спиной. Знатно его исполосовали…

— Из-за меня досталось, брат? — шепотом спросил Пауль, а Анук молча дернул плечом. Ерунда, мол. Ну, да, Пауль бы тоже не открыл свою боль кому попало. И все-таки он замолчал, потому что представлял, как тяжко уснуть после тесного столкновения с хозяйской плетью. Особенно когда рядом всякие придурки никак не могли заткнуться.

Махаккар… Даже имя этой пустыни было самым лютым ругательством, а для Пауля — даже более грязным, чем имя ненавистной ему Сальвадор.

Эта пустыня была просто рассадником замшелых традиций и работорговли.

Поневоле вспомнились слова девчонки.

Духи нас защищают.

От них бы кто защитил.

Уже даже урожденные пустынники, верующие в могущество духов, ставили вокруг своих городов защитные магические купола, уже каждый, даже самый захудалый оазис на Белом Шелковом Пути приглашал к себе и умелого чародея, и охотников на духов — в таком количестве, каком только мог потянуть.

Все боялись духов. Даже те, кто жили рядом с ними, даже те, кто приносили им жертвы и просили их о помощи.

Звяканье Пауль услышал издалека. Ритмичное такое, негромкое, будто кольчуга позвякивала при ходьбе всеми тысячами своих колец.

Наемник?

Ну точно выдала его девчонка, и её хозяин послал за Паулем своего воина…

И Пауль сам не заметил, когда все его существо вдруг оказалось напряженным, как натянутая гулкая струна на арфе.