Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В величественном остове грандиозных стен и ворот, возведенных Аполлоном и Посейдоном, Приам взялся восстановить Трою вокруг храма палладия, который Геракл с Теламоном из уважения к Афине тоже пощадили. Приам оказался прирожденным вожаком, внимательным к деталям; он глубоко разбирался в устройстве торговли и обмена – ныне мы называем это экономикой, коммерцией и финансами. Расположение города у входа в Геллеспонт – пролив, по которому и на восток, и обратно география вынуждала двигаться всех мореходов, – предоставляло Трое огромные возможности для обогащения, и возможности эти царь Приам использовал умело и дальновидно. Налоги и пошлины потекли в казну царства, и крепло его величие и богатство. Даже если б не деньги от торговли с далекими царствами, благосостояние Трои прирастало бы плодородием земель у горы Иды. Коровы, козы и овцы на горных склонах обеспечивали молоко, сыр и мясо, а низины, напоенные реками Кебрен, Скамандр и Симос, что ни год, заполняли амбары, хранилища и склады зерном, оливками и фруктами в таком изобилии, что голод не грозил ни единому троянцу.
Башни нового дворца Приама высились над стенами города и сверкали на солнце, сообщая всему миру, что Троя, жемчужина Эгейского моря, – величайший город на белом свете, и правит им могущественный царь, и процветает царство его под опекой богов.
Царицу Приама звали ГЕКУБА[39]. На заре их брака она подарила Приаму сына и наследника – царевича ГЕКТОРА.
Через год с небольшим забеременела она вновь. Однажды утром, когда до родов оставалось совсем недолго, она проснулась в поту и премного расстроенная увиденным красочным и необычным сном. Она описала его Приаму, а тот немедля призвал самого доверенного предсказателя и провидца ЭСАКА, сына от своего первого брака[40].
– Страннейшее увидела я – и необычайно тревожное, – произнесла Гекуба. – Приснилось мне, что рожаю не ребенка, а факел.
– Факел? – переспросил Эсак.
– Факел, горевший ярким пламенем. Как головня, понимаешь? И видела я, как бегу с этим факелом по улицам и переулкам Трои и все вокруг меня занимается огнем. Означает ли это, что рожать мне болезненнее, чем в прошлый раз? Или… – проговорила она с надеждой в голосе, – может, это значит, что моему ребенку суждено озарить мир пламенем славы и доблести?
– Нет, твое величие, – тяжко вымолвил Эсак, – не значит оно ни того ни другого. Значит оно нечто совсем иное. Значит оно…
Голос его затих, Эсак потеребил полу плаща нервными пальцами.
– Не бойся, говори, – сказал Приам. – Твой дар у тебя не просто так. Что б ни сказал ты, нам хватит ума не винить тебя за сказанное. Что же говорит нам этот сон о нашем ребенке и его судьбе?
Эсак вдохнул поглубже и затараторил, словно бы стараясь навсегда исторгнуть слова с уст и изгнать из ума.
– Он говорит нам, что… ваш ребенок станет всем нам погибелью, причиной полного уничтожения этого города – и всей нашей цивилизации. Говорит нам этот сон, что если ребенок из чрева твоего доживет до мужской зрелости – ибо известно, что это мальчик, – Троя сгорит дотла и никогда больше не восстанет. Илион сделается всего лишь воспоминанием, горелой страницей в книге истории. Вот о чем сообщает нам царицын сон.
Приам с Гекубой вперились в Эсака.
– Оставь нас, сын, – произнес Приам после долгого молчания. – Помни: ты поклялся хранить тайну.
Эсак, склонившись, ушел из покоев. Поспешил прочь из города, ни словом не обмолвившись ни с единой душой. Бежал он и бежал в глухомань к своей возлюбленной Гесперии, дочери речного бога Кебрена.
Больше в Трою он не вернулся. Вскоре после того сна Гекубы Гесперия умерла от укуса ядовитой змеи. Безутешный Эсак бросился со скалы в море. Древняя богиня Тефида сжалилась над ним, и не успел он удариться о воду, как превратился в морскую птицу. Та птица в горе своем все ныряет и ныряет в глубины, вечно повторяя самоубийство.
Приам и Гекуба ставили Трою превыше всего. Превыше любви, здоровья, счастья и родства. Не для того строили они этот город, чтобы подвергать его угрозе разрушения. Пророчество Эсака, окажись оно правдой, представлялось жестоким, случайным и ничем не накликанным, однако Мойры ни милосердием, ни справедливостью, ни здравомыслием не славились никогда. Будущее Трои превыше всего. Ребенок должен сгинуть.
Схватки у Гекубы начались в тот же день. Когда ребенок родился (Эсак не ошибся – то действительно был мальчик), он жмурился, лепетал и лучился улыбкой с таким обаянием и так безупречно был красив, что не поднялась у родителей рука его удавить.
Приам вглядывался в улыбчивое лицо сына.
– Нужно послать за АГЕЛАЕМ, – сказал царь.
– Да, – сказала Гекуба. – Только он, и никто другой.
Агелай, старший пастух при царском дворе, стерегший скотину на склонах горы Иды, к счастью, не играл никакой роли ни в городской политике, ни в дворцовых интригах. Был он предан царю, ему доверяли, и он умел хранить тайны.
Поклонился Агелай царю и царице, не в силах скрыть изумления от вида младенца на руках у Гекубы.
– Не слыхал я счастливых вестей – о приходе в мир нового царевича или царевны, – молвил он. – В колокола не били, глашатаи рождение не объявляли.
– Никто и не знает, – сказала Гекуба. – И не узнает пусть никогда.
– Этот ребенок должен умереть, – проговорил Приам.
Агелай вытаращился.
– Владыка?
– Ради Трои, – сказала Гекуба. – Забери его на гору Иду. Убей быстро и милосердно. Предай тело загробному миру со всеми положенными молитвами и жертвоприношениями.
– А когда свершишь все, принеси нам доказательство того, что ребенок мертв, – добавил Приам. – Лишь когда мы узнаем, что дело сделано, станем скорбеть.
Агелай посмотрел на царя и царицу: оба они рыдали. Открыл было рот, да слова не шли.
– Не стали б мы просить тебя ни о чем столь чудовищном, – сказал Приам, опуская ладонь на плечо пастуху, – сам знаешь, не стали б, если б не зависела от этого жизнь всех нас.