— А то, что ты собираешься сделать, помешает?

— Если никто не будет организовывать подобные туры, заказывать номера в гостиницах, питание, гидов, которые отвозят этих «туристов» в бордели, тогда, думаю, меньше народу станет ездить. Знаю, этого мало, но хоть что-то.

— Они будут добираться туда самостоятельно.

— Их станет меньше.

— Но все-таки кто-то ведь все равно поедет?

— Вероятно.

— Тогда зачем все это?

Она с досадой покачала головой.

— Думаю, ты говоришь так, потому что ты — мужчина, — сказала Паола.

И вот тут Брунетти разозлился:

— И что это значит?

— Это значит, что мужчины и женщины по-разному смотрят на насилие. И так будет всегда.

— Почему? — Голос его звучал ровно, хотя оба они чувствовали злость, которая стеной встала между ними.

— Потому что, сколько бы ты ни пытался представить себе суть проблемы, для тебя она всегда останется лишь упражнением ума. С тобой такого не может случиться, Гвидо. Ты большой и сильный, а еще ты с детства привык к разного рода насилию: футбол, драки с мальчишками, в твоем случае — еще и полицейская школа.

Она заметила, что его взгляд стал невнимательным: он и прежде слышал подобные речи и никогда не верил им. Она считала, что он просто не хочет верить, но никогда ему этого не говорила.

— У нас, женщин, все по-другому, — продолжила она. — Мы всю жизнь вынуждены бояться насилия и думать о том, как его избежать. И каждая из нас знает: то, что происходит с этими детьми в Камбодже или Таиланде, может произойти с нами. Все очень просто, Гвидо: ты большой и сильный, а мы нет.

Он не отреагировал, поэтому Паола заговорила снова:

— Гвидо, мы годами это обсуждаем, но так и не пришли к согласию. И сейчас не придем. — Она замолчала, потом попросила: — Потерпи еще немного, а потом я выслушаю тебя. Хорошо?

Брунетти пытался быть любезным, открытым и доброжелательным, он хотел ответить: «Да, конечно», но смог выдавить только натужное:

— Да.

— Подумай об этой подлой статье в журнале. Это один из главных источников информации в стране, и социолог — уж не знаю, где он там преподает, но наверняка в каком-нибудь крупном университете — считается экспертом, и люди поверят его словам. Так вот, он пишет в своей статье, что педофилы любят детей, потому что мужчинам удобнее, если все в это поверят. А мужчины правят этой страной.

Она остановилась, задохнувшись, потом произнесла:

— Не знаю, имеет ли это какое-нибудь отношение к тому, о чем мы сейчас говорим, но, думаю, есть еще одна причина, из-за которой в этом вопросе нас разделяет пропасть, — не только нас с тобой, Гвидо, но вообще всех мужчин и женщин. Дело вот в чем: любой женщине легко представить себе, что сексуальный опыт может оказаться неприятным, отрицательным, для мужчин же такое немыслимо.

Он попытался запротестовать, и она поторопилась добавить:

— Гвидо, ни одна женщина ни на минуту не поверит утверждению, что педофилы любят детей. Они испытывают к ним похоть, стараются подчинить их себе, но все это не имеет ни малейшего отношения к любви.

Она взглянула на него и увидела, что он сидит, опустив голову.

— Вот и все, что я хотела тебе сказать, мой дорогой Гвидо, мой любимый! Ведь я люблю тебя всей душой. Мы, большинство женщин, считаем, что любовь не имеет ничего общего с похотью и желанием подчинить себе другого человека. — Паола замолчала, взглянула на правую руку и стала машинально теребить заусенец на большом пальце. — Конец проповеди.

Тишина повисла между ними, а потом Брунетти неуверенно заговорил.

— Тебе кажется, так считают все мужчины или только некоторые? — спросил он.

— Полагаю, только некоторые. Хорошие — такие, как ты, — безусловно нет. — И прежде чем он успел что-либо сказать, она добавила: — Но они все равно рассуждают не так, как женщины. Не думаю, что понимание любви как похоти, насилия и власти над любимым человеком им чуждо абсолютно — как нам.

— Всем женщинам?

— Надеюсь. Но нет, не всем.

Он поднял на нее глаза:

— И к чему мы пришли?

— Не знаю. Но я хочу, чтоб ты понял, насколько серьезно я все это воспринимаю.

— А если я попрошу тебя прекратить и больше ничего такого не предпринимать?

Паола плотно сжала губы — это выражение было ему знакомо вот уже двадцать лет. Она покачала головой и ничего не ответила.

— Значит ли это, что ты не прекратишь или что ты не хочешь, чтоб я тебя об этом просил?

— И то и другое.

— Однако я буду тебя просить и сейчас прошу. — Прежде чем она ответила, он поднял руку: — Нет, Паола, ничего не говори, потому что я знаю, что ты скажешь, и не хочу этого слышать. Пожалуйста, помни: я просил тебя этого не делать. Не ради меня или моей карьеры, что бы там ни произошло. А потому что я считаю твои поступки и твое мнение на этот счет неправильными.

— Я знаю, — сказала Паола и встала.

Прежде чем она отошла от стола, он добавил:

— Я тоже тебя очень люблю. И всегда буду любить.

— Ах, как я рада это слышать! — В ее голосе прозвучало облегчение, и он по опыту знал, что дальше непременно последует какое-нибудь насмешливое замечание. Так всегда бывало в важные моменты их жизни, и сейчас она его не разочаровала. — Значит, к обеду можно смело выкладывать на стол ножи, — улыбнулась она.

На следующее утро, вопреки обычному распорядку, Брунетти не пошел в квестуру: пройдя мост Риальто, он свернул направо. Все в Венеции знали, что «Роза Сальва» — один из лучших баров в городе. Брунетти особенно нравились маленькие пирожные с творожным сыром рикотта, что у них продавались. Он заглянул туда выпить кофе, перекинулся парой слов со знакомыми, кивнул тем, кого едва знал.

Покинув бар, он отправился по Кале-делла-Мандола в сторону кампо Сан-Стефано — эта дорога в конце концов должна была привести его на площадь Сан-Марко. Путь его лежал через кампо Манин, где рабочие выгружали с лодки на деревянную платформу на колесиках огромное стекло, чтобы потом перевезти его к туристическому агентству и установить.

Брунетти присоединился к толпе зевак, собравшихся поглазеть, как стекло едет через площадь. Грузчики подоткнули полотенца между стеклом и удерживающей его деревянной рамой. По двое с каждой стороны, они катили его по направлению к зияющей дыре, которую оно должно было закрыть.

Грузчики шли по площади, и вслед им волной катились пересуды.

— Это сделали цыгане.

— Нет, кто-то, кто раньше здесь работал, выстрелил в стекло из пистолета.

— Я слышал, это владелец, чтобы получить страховку.