Грант поднялся и ухитрился втиснуться на скамью, которая шла вдоль всего борта. Примерно через четверть часа один из его соседей зажег спичку, и несколько секунд спустя на баркасе стало оживленно — замерцали огоньки сигарет, и послышались восторженные шепотки. Пробравшись на корму, Грант нашел там командира.

— Куда мы направляемся?

— В море ждет грузовое судно. Оно отвезет нас выше по берегу, в Сур. — Он развел руками. — Оттуда — куда захочешь.

Грант немного подумал. После визита Мьюра у него появилась одна идея, хотя он никак не ожидал, что сможет начать претворять ее в жизнь так быстро. Он затянулся сигаретой и выпустил дым прямо в лунный диск.

— А до Крита меня довезете?

Арханы, Крит. Две недели спустя

Местные жители называли эту гору Лик Зевса. Словно грозящий небесам каменный кулак, она воздвиглась высоко над деревней и окружающими виноградниками. В доисторические времена поклонявшиеся быку минойцы построили храм на вершине, а тысячи лет спустя храм сменила маленькая церковь с белеными стенами, но селяне каждый август по-прежнему совершали паломничество вверх по склонам, чтобы принести в святилище жертвы. Даже появление и исчезновение богов не могло нарушить порядок жизни на острове.

Если бы в то апрельское утро, примерно в одиннадцать часов, какой-нибудь бог глянул вниз, он бы увидел, как на городскую площадь въехал старенький дребезжащий автобус и высадил толпу шумных пассажиров, в основном крестьян, возвращавшихся с рынка. Многие побрели в кофейню продолжать споры и сплетни за чашечкой кофе, но один пошел в противоположном направлении и свернул в узкий переулок, который вел к подножию горы. Никто не обратил на него особенного внимания, хотя заметили его все. Однако с тех пор, как тут побывали немцы, жители привыкли, что через их деревню ходят чужие люди. Нелегкий опыт научил, что безопаснее всего этих чужаков игнорировать.

Грант прошел до конца деревни, где переулок превращался в бегущую по яблоневым садам дорогу. Почва поднималась навстречу горе; там, где обрабатываемые поля сменялись скалами и дикими травами, стоял каменный дом. В саду перед ним вокруг заржавевшего виноградного пресса бродили куры, к стене прислонились пучки не посаженных в землю виноградных лоз, но ставни были недавно покрашены, а над трубой вилась тонкая полоска дыма. Сбоку от дома в негустой рощице абрикосовых деревьев начали появляться первые листья.

Грант постоял немного, посмотрел, потом вошел в ворота и тихо поднялся по лестнице к двери, которая, по принятому в греческих деревнях обычаю, находилась на втором этаже. Стучать он не стал, а вместо этого просвистел несколько тактов грустного греческого марша.

Дующий с горы ветер сорвал звуки с его губ и унес прочь. Зашуршали под ветром дикие цветы. Незакрепленная ставня стукнулась о стену. Грант, опасаясь, что шляпа улетит с головы, снял ее и сунул под мышку. Шляпа, которую он купил три дня назад в страшной толчее на базаре в Александрии, была ему чуть великовата.

Грант подождал еще с минуту и решил зайти попозже. Он повернулся и остановился.

Даже его тренировка не помогла услышать, как сзади подошла женщина. На ней было простое черное платье, а голову покрывала черная косынка. Со спины ее можно было принять за одну из старух, иссохших и искореженных, словно старые оливковые деревья, — одни жили в каждой греческой деревне, другие составляли неотъемлемую часть ландшафта. Но, глянув спереди, можно было заметить, что платье присобрано на талии, облегая спрятанные под ним выпуклости, а лодыжки ниже края подола гладкие и стройные. Темные волосы были убраны назад, под косынку, и только одна прядь вилась вдоль щеки. Казалось, эта прядь только подчеркивала дикарскую красоту ее лица.

— Грант? — Лицо исказилось, в темных глазах полыхнул огонь. — Вот уж не ожидала, что ты вернешься. Я думала, ты не осмелишься.

Голос у нее оставался таким, каким Грант его и запомнил, — английские слова у нее выскакивали быстро, словно плясали языки пламени. Грант снова надел шляпу, чтобы в насмешливом поклоне приподнять ее.

— Марина, я…

— Если бы я и захотела тебя видеть, так только для того, чтобы убить.

Грант пожал плечами:

— Позже. Я пришел предупредить тебя.

— Как предупредил Алексея?

— Я не убивал твоего брата, — холодно и с расстановкой ответил Грант.

— Нет?

Увлекаемая гневом, она двинулась к нему, и Грант отшатнулся, прижав к себе руки. Ее нельзя было недооценивать. Большинство мужчин из тех, кто недооценивал ее, потом пожалели об этом.

— Через три дня после той засады он ушел, чтобы встретиться с тобой возле ущелья Импрос. Ни один из вас не вернулся, но только один остался в живых.

— Клянусь тебе, я не имею отношения к его смерти. — Это было не совсем верно. Он почти вспомнил ядовитый вкус желчи, стоявшей в горле, пока он ждал возле ущелья, сжимая в руке револьвер, а пот, соленый, словно слезы, жег ему глаза. — Когда я ушел, он был жив. Господи, да он для меня был почти что брат!

Он мог бы рассказать ей гораздо больше, но это только испортило бы все еще сильнее. А времени у него было мало. Грант огляделся и снова посмотрел на Марину.

— Я пришел предупредить тебя, — повторил он. — Помнишь тетрадь?

Она растерянно взглянула на него:

— Что?

— Тетрадь. Записи археолога. Я дал тебе, чтобы ты спрятала. Помнишь?

Внезапный порыв ветра сорвал ее косынку и унес прочь. Косынка пролетела через двор и запуталась в ветвях дерева у ограды. Длинные волосы Марины рассыпались у нее за спиной — жесткие, непослушные.

— Не помню.

— Нет, помнишь. Через два дня после вторжения немцев. Я принес ее сюда, как просил меня археолог. Ты очень расстроилась, что его убили.

— Пембертон был хороший человек, — тихо сказала Марина. — Хороший англичанин.

Она пристально посмотрела на Гранта. В уголке ее глаза блеснула слеза. Слеза не потекла дальше, но и стирать ее Марина тоже не стала. Грант стоял и ждал.

Кажется, она что-то решила:

— Входи.

В доме все было так, как он запомнил, — кухня, спальня и гостиная, просто обставленные, но безупречно чистые. В каменном очаге курилось почерневшее полено, а на подоконниках в вазах стояли букеты цветов и засушенной лаванды. На стенах висели фотографии: позирующий для фотографа мужчина в шляпе с широкими полями верхом на ослике, две смеющиеся молодые женщины на берегу реки, молодой человек в форме новобранца — несмотря на его усилия принять храбрый вид, лицо у него на старой зернистой фотографии казалось изможденным. Грант не стал рассматривать эту фотографию.

Марина исчезла на кухне и через несколько минут вернулась с двумя крошечными чашками кофе и двумя стаканами воды. Грант заметил, что она успела причесаться. Она поставила чашки и стаканы на кружевную скатерть и села напротив него. Грант осторожно отпил кофе и сделал выразительное лицо. Напиток был густой, как смола.