— Этот эфир и есть вся твоя работа?

— Мне приходится много репетировать, и от меня ждут каждую неделю нового танца.

— А как насчет неспециалистов, различных ремесленников и разнорабочих, торговцев и тому подобных?

— Кто-то работает постоянно, кто-то время от времени. Очень многие люди работают несколько лет подряд, а затем уходят. Некоторые не работают вовсе — во всяком случае, за деньги. У них простейшие вкусы, их устраивает жизнь на наследство, — это, скажем, философы, математики, поэты. Правда, таких не очень много. Большинство людей работает хотя бы иногда.

— Диана, в Штатах теперь социализм?

— Никак нет, если под социализмом ты подразумеваешь, что заводы, магазины, фермы и прочее принадлежит правительству. Такое правительство в Новой Зеландии, и, на мой взгляд, оно работает довольно хорошо, но, по-моему, американскому темпераменту этот строй не подойдет. Ты пойми, Перри, я не экономист. У меня есть приятель из калифорнийского университета, вот он экономист. Я попрошу его, после того как ты обновишь свои знания по истории, выбраться к нам, и он сможет ответить на все твои вопросы. И, между прочим, чтобы тебе получить записи завтра, мне бы надо их заказать. — Она шагнула к коммуникатору.

Перри слышал, как она звонит в калифорнийский университет в Беркли.

— Ты сможешь сделать заказ столь поздним вечером? — спросил он.

— Наверное, нет, не заплатив излишне много сверху. Я просто оставлю сообщение, и они займутся заказом завтра, прямо с утра.

— Как это делается?

— Есть два способа. Записываю свой голос или пишу при помощи телеавтографа. Перри, ты хочешь увидеть, как работает телеавтограф?

Он встал с ней рядом.

— Они не очень-то изменились.

— Хочешь сказать, что в 1939 году вы уже умели передавать письмо на расстояние?

— Ага. Они не очень часто использовались, но я помню, как видел один в Канзас-Сити, на станции Юнион. Он использовался для передачи расписания поездов.

— Хм, возможно, наши механические чудеса удивят тебя не так сильно, как я предполагала.

— Уверен, я найду много удивительного для себя. Но не забывай, Ди, я ведь был инженером, хоть и в 1939 году. А ты, прежде всего, творческая личность. Меня может не впечатлить то, что впечатляет тебя.

— Наверное, это правда.

Она медленно писала на телеавтографе, иногда останавливаясь, чтобы подумать. Наконец она поставила подпись и закрыла машину.

— Для начала сойдет. Я заказала еще и общий каталог, чтобы ты мог отобрать записи, которые заинтересуют тебя.

— А записи нужно покупать?

— Только если возникает такое желание. За их просмотр взимается небольшая плата. Если же тебе хочется оставить запись насовсем, нужно заплатить.

— У тебя есть здесь какие-нибудь записи?

— О, конечно, но, если не считать моей профессиональной библиотеки, их не так много. А профессиональных записей у меня прилично, там и мои танцы, конечно, и всякие другие разного толка. А остальное — записи постановок, просто для развлечения. Хочешь увидеть некоторые из них?

— Конечно.

— Я покажу тебе, как пользоваться приемником для воспроизведения. Вот смотри. Это переключатель режима. Поворачиваешь его в положение «Воспр.». Затем вставляешь запись вот так, и крепишь край ленты к этому фиксатору. Теперь включаешь питание. Нет, погоди, не нажимай. Вот этот регулятор позволяет менять уровень громкости. Теперь включай питание.

Аппарат мягко зажужжал, большой экран ожил. Шут в пестром костюме злобно засмеялся с экрана.

— Здорово, дурачина, — заорал он, — желаешь ли ты еще одну сказочку от Тачстоуна? Тогда подходи поближе и слушай меня внимательно! Тачстоун расскажет сказку! Много-много лет назад в Древней Греции жила девка с решительно чудовищным юмором. — Огромный крюк возник из-за края экрана и вонзился в тело шута. Его ухмылка перешла в испуг и распалась на тысячу кусочков, которые затем собрались в надпись: «Лисистрата. Комедия манер».

Диана заметила, что Перри узнал эту вещь.

— Так ты это знаешь?

— Да. О да.

— Выключить?

— Нет, прошу.

Весь следующий час они смеялись и фыркали над нестареющим фарсом о браке и войне. Перри был особенно рад узнать Диану среди гречанок и, весь светясь, указал на свое открытие. Диана выглядела польщенной, но запротестовала, когда Перри принялся шепотом настаивать, что ей следовало отдать главную роль.

Наконец постановка подошла к своему разухабистому финалу, и машина со щелчком остановила ленту. Перри увидел, что Диана силится сдержать зевоту. Она состроила гримасу.

— Прости, я встала раньше тебя.

— Я и сам сонный.

— Готов в кроватку?

— Полагаю, что да. Где я сплю?

— Где захочешь. Можешь лечь там же, где вчера.

Перри принял предложение и удобно расположился в привычной части дивана. Девушка легла в другой части комнаты, вяло пожелала спокойной ночи, свернулась калачиком и, казалось, сразу уснула. Перри лежал на спине, закрыв глаза, и в голове его метались перепутанные впечатления и цепочки идей, каждая из которых требовала немедленного внимания. Уснуть представлялось невозможным, однако уже через несколько минут он погрузился в теплое мягкое свечение, предшествующее сну. Вскоре он уже размеренно дышал, засыпая.

Примерно через час крик ужаса прорезал комнату. Диана села и включила свет. Перри тоже сидел — побелевший, с широко раскрытыми глазами. Она подбежала к нему.

— Перри, Перри, дорогой мой, что случилось?

Он вцепился в ее руку.

— Я падал. И как будто мое падение прервалось здесь, в темноте. Я уже в порядке. Это просто плохой сон.

— Ну же, ну, все хорошо, — успокаивала его Диана. — Погоди всего минуту. Я оставлю свет. — Она отошла и быстро вернулась с чашкой той же насыщенной ароматной жидкости, которую он пил накануне. — Пей медленно.

Он прикоснулся к ее руке.

— Ди, я понимаю, что веду себя как ребенок, но не могла бы ты немного побыть со мной?

— Конечно, Перри.

Когда он допил, она легла рядом, обвила его руками и положила его голову себе на грудь.

— Теперь просто расслабься и лежи спокойно. Ты в безопасности, и я тебя не оставлю.

Через несколько минут Перри снова мирно спал. Диана, стараясь его не потревожить, отстранилась и села. Она помассировала затекшую руку, разгоняя «иголочки», и наблюдала за лицом Перри. После долгого ожидания она наклонилась и поцеловала его в губы, быстро и нежно. Он улыбнулся во сне. Затем она вернулась на свое место на диване. Теперь настала ее очередь пытаться заснуть. Почему она его поцеловала? Как глупо. Она не была влюблена в него. Разумеется, нет. Она не знала его и не испытывала к нему сильного физического влечения. В дикарей в любом случае не влюбляются. А он, по сути, был именно дикарем. Хотя не вел себя как дикарь. И все же человек, рожденный в первой половине двадцатого века, не может быть для современной девушки компаньоном. Он ведь будет наверняка эмоционально нестабилен. Он это уже продемонстрировал своим громким криком в ночи. А ведь бояться ему было нечего. «Но что, если бы я упала и разбилась насмерть?» — задумалась она. Он не был мертв, нет! Но думал, что умер. Да нет, и не думал. Все было очень запутанно. Он выглядел таким одиноким, таким болезненным! А когда потом уснул, то стал казаться таким юным, что она растаяла. Вот в чем дело, это просто была симпатия, она поцеловала его точно так же, как пушистую макушку Капитана Кидда, когда вытащила шип из его лапки. Просто симпатия. Но зачем она уговаривала его остаться, пока он обвыкнется? Для этого ведь есть специальные организации, вполне умелые и намного лучше подготовленные, чем она. Вот черт, почему она сразу не сдала Капитана Кидда, когда он впервые стал мяукать под дверью и требовать внимания? Диана, ты дурочка, и тебя из собственного дома выгонит любое животное, ребенок, мужчина или женщина, стоит им только захотеть! Разве не построила она этот дом для уединения? Разве не переехала сюда, чтобы обнажать свою душу и исследовать ее без свидетелей? И как теперь это делать? А какие у него интересные глаза! И все же он не смотрел на нее, только иногда встречал ее взгляд. Может ли быть, что он не считает ее красивой? Может быть, она уже просто стареет? Или женщины в 1939 году были более красивыми, чем теперь? Или ему так кажется? Ну и что, если кажется? Уж ей это точно не интересно!