на девяносто девять процентов. Мы, в принципе, достаточно точно рассчитали твои действия на два года вперёд. Нам просто нужно предельно ясно провести эксперимент. Ты же меня понимаешь?

Я мысленно отправил человека в очках в свою комнату. Усадил его на диван и положил на колени раскрытый альбом для рисования. Это был Настин альбом. Затем я написал на чистом листе, что, да, я всё прекрасно понимаю, но, чёрт возьми, что происходит?

И человек в очках ответил.

— Твоя судьба больше не в твоих руках, Виталик. Твоё будущее закончилось. Твоя жизнь зависит только от нас. Мы можем отключить все приборы прямо сейчас, и ты отправишься в Рай или в Ад, или куда-то там ещё. Но я бы посоветовал тебе остаться.

И я спросил: зачем?

А он ответил, что все люди мира будут мне благодарны, если я позволю провести эксперимент.

Всё, что было в моих силах, это стереть комнату и человека в очках и, оставшись в пустоте, впериться взглядом в стену.

А на стене было написано: «Шестое апреля две тысячи первого». Мы купили новый диван. Я и двое моих друзей тащили его по лестничным пролётам на пятый этаж. А на третьем этаже диван накренился и рухнул мне на ногу, сломав два пальца — большой и указательный. Я мчался в больницу на такси, а Настя сидела рядом, стирала капли пота с моего лица и тихо шептала на ухо о том, как сильно она меня любит.

***

В пустоте не существовало времени.

Невидимая рука бога всё писала и писала ровным почерком даты моей жизни, а когда дошла до самого низа стены, начала стирать в пыль старые воспоминания, а то и вовсе писать поверх них. Я пытался удержать самые яркие моменты, и мне ничего не оставалось, как сматывать белую нить почерка в клубок. Но кое-что всё равно развеялось и исчезло навсегда.

А хотел ли я уйти следом?

Человек в очках появился дважды, но я решительно стёр его, не дав вымолвить ни слова. Мне пока ещё было комфортно в невидимой оболочке, хотя я начинал испытывать тоску. Это чувствовалось примерно так же, как зуд в том месте, куда нельзя добраться, чтобы почесать.

Прошла вечность, прежде чем Максим появился снова, а я постарался его выслушать.

— Ты уникальный! — сказал Максим, присаживаясь на нарисованный стул. — Как же не понимаешь! Мы затратили столько времени и сил, чтобы извлечь разум из телесной оболочки и поместить его сюда, что уже просто не можем отступить. Если ты сотрёшь меня снова, придёт другой человек, а потом ещё один и ещё. Разве ты хочешь умереть?

Я положил ему на колени лист бумаги, на котором написал: «Нет».

А затем дописал: «Что вы хотите?»

И Максим рассказал мне суть эксперимента.

Я слушал его, а сам сматывал воспоминания в клубок, стараясь успеть сделать это прежде, чем невидимая рука бога сотрёт их в пыль.

На стене было написано: «Первое апреля две тысячи четвёртого». Настя меня разыграла: наняла рабочих, которые при моем появлении начали вытаскивать из квартиры мебель. Настя чуть ли не в слезах сообщила, что нам подняли квартплату до каких-то заоблачных высот и поэтому придётся срочно выезжать к Настиной маме, за город. Впечатлений было море. Здорово мы тогда посмеялись!

— …И по нашим расчётам выходит, что твой разум может заглядывать в разум других людей, — говорил человек в очках. —

Понимаешь, это вроде телепатии, только в немного другом ключе. Во сне люди обмениваются информацией между собой, передают эмоции, воспоминания, навыки и идеи. Человеческий сон — это что-то вроде закрытой трансляции. Глобальная Информация, как мы её называем, активно переваривает все события, происходящие в определённом отрезке времени, и распределяет основную их часть между разумами спящих людей. С пробуждением связь обрывается.

Я написал на листе: «А при чём здесь я?» Максим ответил:

— Твой разум освободился от телесной оболочки. После смерти разум стремится к распылению, он оседает в море Глобальной Информации и растаскивается по песчинкам сотнями тысяч спящих сознаний. А нам удалось удержать тебя от распыления, связать с миром живых, но и с глобальной Информацией тоже.

Ты будто всё время спишь. Но в то же время ты находишься в сознании, ты реален. Ну, а контакт с глобальной Информацией позволит тебе запросто заглянуть в разум других спящих людей и не исчезнуть при этом навсегда.

Я написал: «То есть я теперь чьё-то воспоминание?

— Нет. Скорее — ты теперь чей-то сон.

Я убрал лист с ног Максима и отвернулся к стене, сматывая в клубок белую нить собственных воспоминаний. Мне надо было подумать.

На стене написано: «Девятое ноября две тысячи четвёртого». На улице стоял крепкий мороз, от которого звенели замёрзшие ветки и замерзали губы. А мы с Настей стояли в тёмном подъезде и целовались.

Просто так, получая удовольствие.

Я написал прямо в воздухе, цветом угля:

«Что же я должен делать?» И Максим рассказал.

***

После того, как мне всё стало ясно, Максим исчез. Я не выпускал клубок из рук и зашёл за кирпичную стену. Мне казалось, что мир вокруг остался точно таким же — нереальным, сотканным из пустоты и вечности, но я угодил в чей-то сон.

Глобальная Информация, как говорил человек в очках. Я теперь что-то вроде сигнала, запущенного в свободный полёт и отталкивающегося от одного приёмника к другому. А приёмники — спящие люди.

Во сне я увидел поле золотого цвета и голубое небо, с рябью лёгких белых облаков на горизонте. В траве лежали две пожилые женщины в соломенных шляпках, и, громко смеясь, пытались придумать название каждому пролетающему мимо солнечному зайчику. Увидев меня, одна из женщин прикрыла глаза рукой и воскликнула:

— Боже! Какой красавчик! Вторая сказала:

— Невероятно! Я даже во сне ухаживаю за красивыми парнями!

Я улыбнулся в ответ, перешагнул через поле и оказался в другом сне — тесном, душном, тёмном, наполненном пылью и старыми книгами. Кто-то кричал из темноты: «Откройте мне форточку!» и, кажется, пахло апельсинами.

Следующий сон оказался чёрно-белой фотографией, на которой маленькая девочка с грустным взглядом держала подмышкой плюшевого мишку. Я побежал вперёд, но фотография не отпускала. И я почувствовал, как мир вокруг тоже становится чёрно-белым. Нить воспоминаний натянулась. Клубок едва не выпал из рук. Я обернулся и увидел кирпичную стену.

На стене написано: «Семнадцатое июня две тысячи пятого». Мы с Настей почти год копили пятирублёвые монетки и складывали