У окна, опираясь на костыли, которые сделал из рогатин еще в лесу Пахом, стоял Гардан. Он уже мог немного передвигаться, и это сильно радовало его. Он молча слушал бахвальство Кузьмы, а его мозг лихорадочно работал. Он сразу понял, куда тот клонит, и страх за коня сжал его сердце. Наконец он не выдержал и сказал:

– Вот уж не думал, что у вас работники могут изменить хозяину.

– А ты замолкни, нехристь неумытый! – огрызнулся Кузьма. – А то быстро спровадим на конюшню. Нечего тут место занимать, вражина!

– Видно, так и надо сделать, – ответил Гардан, едва сдерживая в груди острое желание вступить в драку. – С конями-то куда легче жить, чем с иными людьми.

– Ну вот и договорились. Проваливай и больше тут не показывайся! Не то схлопочешь по шее!

– Рад, что немощен я, так и расхрабрился! Поглядел бы я на тебя, будь я при силе да при оружии. Небось, тогда не стал бы распускать язык.

Кузьма было бросился на обидчика, но Пахом успел перехватить его:

– Куда лезешь? Охолони малость. Чего с него взять, с калечного?

– Ну, погоди, пес шелудивый! Я тебе еще устрою хорошую жизнь! – Кузьма с трудом сдерживал себя, но тут Гардан заковылял к двери и молча скрылся за ней, напустив в комнату клубы пара.

Он зло кривил губы, ковылял по заснеженному двору к конюшне, где припал к шее своего гнедого коня. Тот ласково обнюхивал хозяина, в горле его что-то похрипывало – это был знак радости встречи с хозяином. Гардан влюбленно оглаживал свалявшуюся без ухода шерсть, целовал коня в мягкие бархатные губы. Конь шумно вздыхал, переступал копытами и радостно тыкался носом в его плечо.

– Ладно, Алмас, отдыхай. Тебе теперь надо много есть и отдыхать, а то за дорогу ты весь отощал и измучался. Увидел бы тебя мой дядька Азиз. Головы бы меня лишил за тебя.

Гардан устроился на сеновале, нашел старый пропыленный тулуп необъятного размера, покликал конюха.

– Не найдется тут рядна какого подстелить, а?

– Чего это ты тут вздумал устраиваться? В хоромах места нет, что ли? Хозяин распорядился всех устроить.

– Хочу тут. Люблю с лошадьми.

– Смотри сам. Дело хозяйское. Сейчас принесу тебе рядно.

Вскоре появилось рядно, конский потник и рваный тулуп. Конюх молвил, с интересом поглядывая на Гардана:

– Никак не нашенского ты роду-племени?

– Угадал. Гарданом кличут меня. Татарин я, потому без лошадей жить мне не мочно. Понял теперь?

– А-а. Стало быть, татарин, – неопределенно протянул конюх, хмыкнул под нос и удалился в сумрак конюшни.

Гардан заснул, угревшись под хрумканье конских челюстей. Часа два спустя явился Петька, растормошил его и сказал:

– Мне конюх все рассказал. С чего это ты так? С Кузей поцапались? Негоже тебе тут жить – замерзнешь. Тебе ж вылечиться надо побыстрей.

– Нет, Петька. Так лучше будет. Кузя хотел от вас уйти с моим конем, а как же я без него? Не отдам! Жизни лишусь, а коня не отдам!

– Да с чего ты взял про такое?

– Сам сказывал. Да ты и у Пахомки можешь выспросить. Он тоже слышал. Уж лучше я тут побуду.

– Пусть будет так, но теперь тебе надо бы в бане попариться с дороги. И ноге полегчает, и грязью мы заросли в дороге изрядно. Спиридон нам и белье чистое приготовил. Как стемнеет, так мы с тобой и отправимся.

Гардан ничего не ответил, а Петька помчался дальше. Новая обстановка его волновала. Он уже отдохнул малость и теперь знакомился с местными мальчишками и работниками.

Прошло несколько дней. Пошел уже второй месяц, как Сафрон с товарищами покинул родной город. Слухи о том, что творится в Новгороде, доходили и до Яма, и они ничуть не радовали. Царь не унимался, злодействовал пуще прежнего. Уже тысячи людей всякого звания безвинно потеряли головы.

Сафрон начал деятельно налаживать связи, готовился и здесь вести торговые дела.

Гардан с каждым днем ходил все увереннее, пытался уже на Алмаса взобраться, но Пахомка ему пока этого не позволил.

– Погодь малость, Гарданка, не спеши. Твое от тебя никуда не уйдет. Обожди немного. К тому ж еще Кузьма углядит. Разъярится поди.

– Алмас мой, Пахомка! Еще надо бы разузнать, куда он мое узорочье подевал, что в сумах лежало? Небось, тоже своим объявил? Уж лучше я со всеми вами поделюсь, чем все одному вору оставлять!

– Будет тебе шуметь. Мы же тоже можем тебя вором окрестить. Пограбил, небось, в городе. Так что и не твое добро-то.

– Пусть так, но нас так жизнь учила. У вас, наверное, другая жизнь. Так пусть Кузьма с хозяином поделится, я не против того. С тобой, со всеми. А Алмаса ему не отдам. За него жизнь положу!

Пахом вздохнул, потоптался малость и отошел.

Когда прибежал Петька, Гардан спросил:

– Ты отцу рассказал про то, что задумал Кузька?

– Рассказывал, да он не внял тому. Отмахнулся.

– Слышь, Петька. Дай мне пистоль твой или мой старый. На худой конец нож какой раздобудь, а то я вовсе безоружный, а мне такое ой как не нравится. Мы с детства при оружии живем. Воин я.

– Зачем тебе? Или чего злое задумал?

– На всякий случай. Место-то чужое. Уважь, ведь сам говорил не раз, что в долгу у меня, вот и помоги. Век буду помнить.

– Так ты что же, зла на меня уже не держишь, да?

– Коли хотя бы нож дашь, то и вовсе все забуду.

– Не врешь? Поклянись Аллахом своим.

– Клянусь, Петька! Пусть свидетелем будет всемилостивейший Аллах и Мухаммед, наместник Бога на земле. Аллах акбар!

– Что ж, пусть по-твоему будет, Гарданка. Принесу я тебе нож.

– А пистоль, а саблю? Саблю мне мой дядька Азиз подарил. Она не меньше коня стоит и дорога мне не просто как подарок. Это честь моя. Стащи у Кузьки и спрячь. Я бы и сам это сделал, да боюсь, не получится из-за ноги. Ведь можем и упустить случай. Кузька в любую ночь убежать может.

– Да будет тебе, Гарданка. А красть я ничего не буду.

Гардан с тоской поглядел на Петьку, вздохнул и отвернулся недовольно. Голова его работала в одном направлении.

– Слушай, Петька, скажи отцу, пусть ко мне придет или допустит до себя. Хочу с ним поговорить. Про Кузьку ведь он знать должен, это ведь его человек!

– Вот пристал! Ладно уж, скажу, да толку-то что?

– Ты скажи, да пострашнее разукрась, авось и допустит.

Под вечер к конюшне неожиданно прибежал Пахом и позвал:

– Гарданка, слышь? Вылазь, хозяин кличет. Поспешай, а то вечерять сядет, тогда не до тебя ему будет.

Приковыляв в горницу, Гардан остановился в дверях, стащил, как принято у русских, с головы шапку, молвил с надеждой: