С этого момента жизнь его начала стремительно меняться. Для начала, мальчишки, с которыми он гонял стадо, безоговорочно признали его авторитет. До сей поры, он был для них лишь почти бесполезным помощником и мишенью для шуток, но на следующее же утро, они смотрели на него практически с благоговейным почтением. Припомнив, как он бедствовал без обуви, они притащили ему лапти с онучами. Где они их стащили, Дмитрий не спрашивал, но с удовольствием обул обнову. Онучи, как оказалось, наматываются точно так же как и портянки, а этим "искусством" он владел. Некоторая заминка случилась с завязками, но с помощью мальчишек справился и с этим.

Затем к нему на пастбище заявилась депутация деревенских парней. Поначалу он думал, что предстоит новая драка и многозначительно взял в руки предусмотрительно выломанную для такой цели дубинку.

— Ты это, не балуй, — немного растеряно протянул давешний крепыш, — мы с миром пришли.

— С каким еще миром?

— Слышь, Митька, не серчай. Сегодня подрались, завтра помирились — дело житейское.

— Втроем на одного?

— Да ты что! — оскорбился парламентер, — у нас в деревне сроду такого паскудства не было. Всё один на один решилось бы…

— Ага, — с нескрываемым злорадством протянул один из парней, не принимавших участия во вчерашних событиях, — решилось бы, коли он вас метелить не начал!

Услышав это, все присутствующие дружно засмеялись. Крепыш, как видно, был до сих пор первым парнем на деревне и его оплошке многие обрадовались.

— Ладно, — махнул рукой Дмитрий, отсмеявшись вместе со всеми, — чего хотели-то?

— Ты, это, будешь с нами против зареченских биться?

— Каких таких "зареченских"?

— Ну так за речкой две деревни — Климовка и Мякиши, они наш верх признавать не желают!

— А должны?

— А как же! Наше Будищево завсегда верх держало, супротив прочих деревень.

— Что-то больно маленькое оно у вас.

— Тут видишь, в чем дело, — помрачнели переговорщики, — прежде-то наше село куда как больше было. Оттого и дом господский у нас, и церковь. Потому, наш верх должон быть, а они это признавать не желают!

— И что же случилось, что вы так захирели?

— Чего-чего, дом господский загорелся.

— Это бывает, если пожарную безопасность не соблюдать, а вы тут при чём?

— При чём — не при чём, а только из города исправник приехал со стражниками, да половину мужиков и повязал. А дальше, кого по суду в Сибирь упекли, кого барин в иные деревни переселил…

— Понятно, а усадьбу-то барину за что подпалили?

— Не знаю, — насупился крепыш, — то давно было…

— Известно за что, — снова вмешался парень, поднявший прежнего главаря на смех, — больно много девок перепортил, старый хрыч. Ладно бы своих дворовых пользовал, а то и на деревенских полез.

— Помогло?

— Чему помогло?

— Ну, перестал девок портить?

— Да какое там! Нет, поначалу остепенился чуток, а потом опять за старое. Так и паскудничал, пока волю не объявили.

— То дело прошлое, — вмешался крепыш, — лучше скажи, пойдешь с нами против зареченских?

— А что?

— Да ничего, просто уж больно ты ловко лягаешься! Прямо как у моего крестного жеребец… Ты не думай, там все по-честному, бьемся стенка на стенку, пока супротивники не побегут. Ежели до крови дошло, можно падать — лежачих не бьём.

— Ладно, там поглядим, — усмехнулся Дмитрий, — тебя как зовут-то?

— Ероха, — представился крепыш, — а это вот Семка, Пашка…

Ритуал знакомства закончился крепкими рукопожатиями, и расстались молодые люди почти друзьями. Приятные сюрпризы на этом не закончились. Когда настало время обеда, одна из доивших коров женщин — довольно привлекательная еще молодуха, по имени Дарья, подошла к пастуху и помимо обычного молока, лукаво улыбнувшись, протянула порядочный узелок. В нём было завернуто несколько вареных картох и кусок крепко солёного сала. Жившему в последнее время впроголодь Дмитрию угощение показалось царским и, наверное, поэтому он насторожился.

— Что-то больно щедро, — удивленно спросил он.

— Ты, ежели неголодный, так я унесу, — певучим голосом протянула молодуха.

— Голодный-голодный, — поспешно заявил парень и взялся за еду.

— И впрямь, оголодал, — усмехнулась Дарья, наблюдая за тем, как он запихивается. — Не торопись, еще подавишься, чего доброго.

— Слушай, тут вчера на меня одна так же смотрела, — не переставая жевать, пробурчал он, — а потом трое гавриков на разборки пришли.

— Сам виноват.

— Это чем же?

— А ты почто Машку рябой обозвал?

— А какая она еще? Вся в конопухах!

— Вот-вот, в конопушках, стало быть — конопатая, а не рябая. Рябые — это с оспинами! Вот она и пожалилась на тебя брату.

— Ишь ты! А я и не знал.

— Да ты я гляжу, многого не знаешь, или не понимаешь.

— Это чего же?

— Ну как же, в церкви не бываешь, лба не крестишь, с людьми не здороваешься. Старикам не кланяешься.

— Еще чего, кланяться!

— Я же и говорю — странный.

— Ну, уж какой есть.

— Потому за тебя никто и не вступится перед отцом Питиримом.

— Это перед попом, что ли?

— Ага, перед ним.

— Интересный он у вас какой-то. Явно что-то от меня хочет, а что — не говорит.

— А ты не знаешь?

— Нет, не знаю. Может, ты расскажешь?

— Может, и расскажу.

— Так говори…

— Некогда мне с тобой сейчас разговоры вести. Вот как повечеряешь, так приходи к крайнему гумну…

— А ты придешь?

— Может, и приду, коли время будет, — решительно поднялась молодая женщина и, не оборачиваясь, пошагала прочь.

День после этого тянулся как густой кисель из чашки, но всё же подошел к концу. Отогнав стадо в деревню, пастухи разошлись по домам. Дмитрий, дождавшись темноты, пошагал к назначенному месту и едва не заблудился. Только народившаяся луна давала мало света, и парень совсем уже было растерялся, когда чья-то рука затянула его в большой сарай.

— Вот ведь бестолковый, — досадливо зашептала ему на ухо Дарья, — ты бы еще звать начал!

Тот, впрочем, и не подумал оправдываться, а крепко обхватив руками женщину, попытался ее поцеловать.

— Не балуй, — вывернулась из объятий молодуха.

— А ты не за этим пришла?

— Может и за этим, только все одно — не балуй! Быстрый какой…