Дорота осуждающе допытывалась, неужели тот самый ксендз не мог обвенчать любящую пару, пусть даже жених и на смертном ложе, ведь бывали же такие случаи, хоть бы епитрахилью прикрыть… Ей возражали – епитрахили у ксендза в партизанских условиях могло и не оказаться. Гортензия настойчиво вопрошала, какую же фамилию носит дитя и есть ли у него хотя бы метрика. Ей возражали – в войну столько бумаг затерялись, выправят новую, если нужно.

– Был под рукой ксендз, этого достаточно, могли сразу и обвенчаться…

– Где венчаться? В лесу? В землянке? Под мостами, которые взрывали?

– А ребенка завести время нашли!

– Так для этого двоих достаточно, ксендз не нужен…

В пылу спора совсем позабыли о малолетних Амелии и Дареке, которым не следовало бы слушать о таких вещах. Тем более что никто не осудил поведение грешной Евы, вот только надо было бы грех покрыть и ребенку законное имя оставить. Наконец Ядвиге удалось прорваться:

– Сказать не даете! Ксендз оказался человеком разумным и предусмотрительным, сам под присягой засвидетельствовал, что Юречек и Ева супругами были, что он лично их обвенчал по-партизански, и фамилия ребенка Савицкий будет, так и стоит в справке – Юречек Савицкий, сын Ежи Савицкого и Евы, урожденной Борковской. Свидетельство же о браке с другими документами при бомбежке погибло. Я внука признала. А сейчас и вы признайте.

Тут все занялись разглядыванием и сравниванием фотографий двух полугодовалых младенцев, и согласились – не отличишь. Для достоверности принесли семейные альбомы с фотографиями, где были кучи всевозможных младенцев, и оказалось – идентичными могут быть признаны лишь два вышеупомянутых мальца.

Юречек был единогласно принят семейством.

– Ну вот, а что я говорила, – каким-то странным пророческим голосом произнесла Гортензия, принимаясь собирать тарелки. – Как за столом тринадцать человек – непременно что-нибудь приключится…

* * *

Ясное дело, сенсационное появление внука у Ядвиги отодвинуло на задний план все прочие проблемы, в том числе и дневник прабабки Матильды. Не до него было, тем более что следовало незамедлительно заняться Блендовом, спасая реликты наследия предков. С Ядвигиным внуком родичам пока никаких хлопот не было, а поглядеть на него тоже оказалось просто, до Косьмина ходила груйцкая электричка, правда забитая пассажирами до последней возможности, но какого-никакого расписания все же придерживалась. Вот до Блендова добраться – целая проблема.

В принципе транспортных средств было предостаточно: дребезжащие военные грузовики, довоенные такси, все еще с грехом пополам передвигавшиеся не иначе как силой воли их владельцев, крестьянские телеги, велорикши и просто велосипеды, ну и, если очень повезет заловить – русские "газики". Оставались еще, разумеется, и собственные ноги. Интересное положение Юстины решительно исключало как пешее передвижение, так и особо тряский транспорт, и в конечном результате в Блендов отправили двух скаковых лошадок Людвика, запряженных в очень ветхую старинную карету. В распоряжении Людвика была еще и бричка, тоже весьма немолодая, но остановились на карете, поскольку та была с крышей.

Отправились вдвоем, Юстина с Доротой, в сопровождении престарелого конюшего, в обязанности которого входило пуще глаза беречь хозяйских лошадей. Те в путь двинулись охотно, несколько удивленные и обрадованные отсутствием привычной тяжести на хребтах, то и дело норовя перейти в стремительный галоп, от чего конюший их с трудом удерживал. До Блендова добрались за два дня, переночевав в Тарчине, а могли бы с легкостью и за день преодолеть весь путь, да конюший, памятуя наставления хозяина, не позволил.

Дорогу Юстина перенесла легко и сразу же принялась осматривать бывшие свои владения.

Оказалось, что имение не было разрушено и разграблено в первые дни обретенной свободы, а все благодаря энергичной и заботливой домоправительнице, сменившей на этом посту панну Доминику. Существенную помощь оказал ей Польдик, тот самый бывший буфетный мальчик, пострадавший от бандитского налета. И хотя он давно перешел восьмидесятилетний рубеж, но был мужиком могучим, жилистым и держался крепко, а бывшее барское поместье – дом со всеми угодьями – почитал своей святой обязанностью сохранять в целости. К тому же во всей округе о нем давно ходили легенды как о личности исключительной храбрости и воинственности, вот мародеры и оставили Блендов в покое, довольствуясь более легкой добычей.

Благодаря этим двум верным слугам Юстина нашла дом почти в таком состоянии, каким он был во времена ее прабабки. Ну разве что обветшавшим, нуждающимся в ремонте. И еще одно обращало на себя внимание – какие-то непонятные печати на некоторых предметах меблировки. Уж их-то во времена прабабки наверняка не было.

– Да как же это все сохранилось в оккупацию? – недоумевала Юстина, оглядывая мебель, ковры, зеркала.

Польдик припрятал, – пояснила Дорота, успевшая уже кое с кем пообщаться. – А где – никто не знал. Но не в подвалах, туда немцы залезали в поисках вина, все вылакали, проклятые, до последней капли.

– Надеюсь, не на пользу пошло.

– К сожалению, хорошее вино всегда на пользу.

Тут появился очень гордый собой восьмидесятидвухлетний Польдик и в подробностях рассказал ясновельможным барыням, что как зеницу ока стерег барское имущество. В армию его не взяли по возрасту, и никому из этих дураков и в голову не пришло, сколько в нем, Польдике, еще силы сохранилось. Немцы даже глупее наших оказались, а он хорошо помнит доброту господ, знает, чей хлеб столько лет ел и благодаря кому такую силу накопил. Все вещи сам перенес и припрятал, а как немцев прогнали – на место перетащил. И теперь берется имущество барское оберегать, но при условии, что из панского имения сделают этот… как его… памятник старины, вот как! Музей, одним словом. Отсюда и печатей понавешали, чтоб прочие гиены не растащили, а он ответственный за государственное имущество. А не все равно, как его назвать? Главное, чтобы в целости осталось. До лучших времен, настанут же они когда-нибудь.

В итоге совещания с верными слугами вывозимые из Блендова вещи, достояние предков, поместились в одной карете.

– Мам, ты как считаешь, мы имеем право забрать вещи, принадлежавшие панне Доминике? – спросила Юстина, когда они с матерью укладывали в небольшую горку всякие мелочи.

Дорота была шокирована.

– Что ты говоришь, помилуй? И почему тебе вообще пришло в голову, будто в доме есть вещи панны Доминики?

– Так я ведь ее хорошо помню, – возразила Юстина. – Хоть маленькая была, а все помню. И как учила меня вести хозяйство, и кое-какие предметы запомнились. Вот, например, в ее комнате стоял секретер, она за ним всегда счета проверяла и расписки писала.

– Ну и что с того, что секретер стоял у нее в комнате? Ведь она приехала в наш дом вести хозяйство, своей мебели не привозила. Да в чем дело?

– А в том, что этот секретер – просто чудо! – мечтательно произнесла Юстина – Он и теперь стоит на прежнем месте, небольшой, очень узенький, как раз прекрасно встал бы в моей спальне у тети Барбары.