– Да я могу прямо здесь, – произнес доктор заплетающимся языком и схватился было за ширинку, но Джинджер потянула его, увлекая в чащу справа от дороги.

– Какого… – сказал Партлоу и осекся. – Какого хера ты творишь? – В голову пришла совершенно невероятная мысль: эта парочка пытается одурачить его.

«По-хорошему, надо бы сейчас бежать без оглядки до трассы и ловить первую попавшуюся попутку, – лихорадочно соображал Партлоу. – Вот только у этой шальной бабенки не заржавеет шмальнуть мне в спину».

– Стелла, не надо меня держать, – заявил доктор и чуть не упал. Он успел схватиться за ствол дерева и тут же вскрикнул: – Черт! Я поцарапался! Ни зги не видно!

– Доставай уже свое хозяйство: помочиться сможешь и так, а об остальном мы с Пэрли позаботимся, – сказала Джинджер и отступила на шаг назад.

– Ноги моей не будет больше в Джорджии! – расстегнув ширинку, воскликнул доктор Ханикат, а затем, изумленно оглядевшись, поднял голову к звездному небу и спросил: – Постойте-ка… А где это мы?

Партлоу, заметив мелькнувшее в свете фар лицо Ханиката, подумал, что в молодости тот был красавцем: в профиль доктор походил на актера Лайонела Бэрримора.

Прогремел выстрел. Насекомые смолкли, а Партлоу чуть не обмочился от ужаса. Док, вскрикнув, схватился за бок и упал в кусты. Несмотря на душераздирающие вопли, Партлоу по-прежнему мерещилась западня, но он никак не мог взять в толк, что за игру вела эта парочка.

Оказавшийся в кустах Ханикат тем временем тщетно пытался уползти в лес. С дымящимся револьвером в руке Джинджер подошла к «паккарду», открыла багажник, нашла фонарик, включила его, направила луч в лицо Партлоу и велела:

– Иди сюда!

– Я в этом не участвую, – ответил Партлоу дрожащим голосом.

– Да ну? – прищурилась женщина. – А я-то уж подумывала отдать тебе ключи от «паккарда»… Что ж, если ты не в деле, тогда нам и обсуждать нечего.

– «Паккард»? На кой он мне?

– А почему бы и нет? Отличный, почти новый автомобиль, все документы в бардачке… – Джинджер обернулась на вопль Ханиката, а через мгновение уже снова пристально смотрела на Партлоу. – Пэрли, ты же умный мужик, найдешь способ перебить документы. Как, кстати, твое настоящее имя?

– Джон Партлоу.

– Ну, это ты кому-нибудь другому будешь рассказывать. И все-таки?

– Джон Партнэр.

– Ха, – тихо усмехнулась Джинджер. – Это звучит еще менее правдоподобно, чем Партлоу.

– Джон Парр.

Некоторое время собеседница внимательно изучала его и наконец сказала:

– Похоже, имен у тебя даже больше, чем у меня. Как тебе, кстати, имя Пэрли? Пойдет? А какую фамилию ты укажешь в документах на «паккард», мне фиолетово. Так, держи фонарик выше: подрежем у Дока лопатник, пока все к чертям кровью не залило.

– Слушай, ты никак совсем с катушек слетела? Какого черта ты наделала? Ты ведь только что застрелила человека! Он же сейчас сдохнет прямо на наших глазах!

– Ай, какая плохая Джинджер – застрелила человека!

– Посмотрим, как ты запоешь на электрическом стуле! Садистка несчастная!

Джинджер невозмутимо уперла ствол револьвера себе в подбородок.

– Слушай, Пэрли, вот тебе информация к размышлению: я два года кряду моталась по всей стране с этим докторишкой. Пришла на замену его предыдущей помощнице, Стелле. Так вот, она всячески отговаривала меня ввязываться в эту авантюру, потому что Ханикат уже тогда дышал через раз. Конечно же, я не послушалась. Отправившись с ним на гастроли, я никак не ожидала, что буду нянчиться с этим шестидесятивосьмилетним стариканом, словно с грудным младенцем. С выступлениями Ханикат еще худо-бедно справлялся, но в остальном он был просто невыносим. Да на его гребаном чердаке оказалось столько летучих мышей, что сам граф Дракула наложил бы в штаны! А теперь скажи-ка мне, Пэрли. Ты, если я в тебе не ошиблась, аферист со стажем. Как бы ты предпочел закончить свою жизнь? Хотел бы на старости лет гнить в доме престарелых и пускать пузыри в тарелку супа? Или ссаться в кровать? Не понимать, где ты и кто ты, пока тебе любезно не подскажут? Целые дни напролет давить идиотскую улыбку и наблюдать, как ползут стрелки часов, не догадываясь, какое нынче число и какой день недели? Или все-таки ты желал бы прожить жизнь быстро и ярко, как… – Тут Джинджер на мгновение задумалась. – Как Бонни и Клайд? Так накоптить в этом гребаном мире, чтобы потом еще долго помнили, кто такой Пэрли!

Она навела револьвер на Ханиката, корчившегося от боли в кустах, и сказала:

– У Дока нет семьи. Взрослая замужняя дочка в Калифорнии не считается. Она даже не вспоминает о папаше. Если бы у Дока все было в порядке с кукушкой, то первое, чего он пожелал бы, – это свести счеты со своей никчемной жизнью. Что там в таких случаях говорят священники? Ты же продаешь Библии, носишь этот дурацкий зажим для галстука – кому, как не тебе, знать, что люди мечтают о счастливой жизни после смерти! О существовании гораздо лучшем, нежели чем… – Джинджер замолчала, обвела взглядом лес, откуда доносились сдавленные рыдания доктора, и, презрительно усмехнувшись, закончила: – Чем все это!

– Ну да, – согласился Пэрли, усмехнувшись в ответ. – Ты еще копам расскажи про убийство из милосердия. Они тут же падут ниц и возведут тебя в ранг святых.

Невероятно, но Джинджер улыбнулась, и глаза ее просияли.

– Копы ни черта не смыслят в жизни, – парировала она.

Пэрли весь взмок: ночь была теплая, и пот ручейками струился по спине и крупными каплями наворачивался на лбу. Снова загудели и застрекотали насекомые. Они будто спрашивали: «Что-же-делать-делать-делать?»

– Посвети мне, – велела Джинджер и сунула фонарик ему в руку.

«Когда это я решил помогать ей? – размышлял Пэрли. – Может, после того пристального взгляда янтарных глаз?»

Эта женщина видела его насквозь. Видела в нем младенца, оставленного в корзинке из-под персиков на пороге церкви за пару часов до воскресной службы. Видела в нем мальчика с ангельским лицом, втянутого в водоворот бесконечно сменяющихся – одна хуже другой – приемных семей. Каким-то образом Джинджер знала и про бурю страстей, поднявшуюся вокруг него: как все пользовались сиротой для достижения своих корыстных целей. Знала она и какая волна разочарования захлестнула подростка, когда оказалось, что на всем белом свете до него нет дела даже могущественным ангелам и помощи в трудную минуту ждать неоткуда. Знала Джинджер и то, что юноше, превратившемуся в мужчину с множеством имен, никто и никогда не доверял: «Мама, не давай денег этому человеку». Она знала все это и понимала, почему он менял имена как перчатки. И конечно же, была в курсе, к чему привел этот маскарад длиною в жизнь: за душой у бедняги не осталось ничего, кроме тлеющих воспоминаний из детства. Перед Джинджер стоял мужчина, пытавшийся любой ценой выжить в этом суровом мире.

Прислушавшись к внутреннему голосу, Пэрли последовал за Джинджер. Сколько он себя помнил, этот голос, по всей видимости принадлежавший инстинкту самосохранения, всегда был с ним. Следуя его советам, мальчик, которого тогда звали просто Сонни, однажды украл блок дешевых сигарет, поштучно распродал их сверстникам за двойную цену и, прихватив вырученные деньги, сбежал из дома. Жизнь Сонни в Уэйкроссе, что в штате Джорджия, походила на ночной кошмар. Непрестанно кашлявшие старик и старуха рядили его в калеку, выдавали костыли и водили от одной сельской церкви к другой – собирать подаяния для несуществующего приюта «Дом бедных сироток». А по вечерам они приходили к его кровати: безумная сморщенная старуха, бешено вращавшая глазом и шамкавшая беззубым ртом, и белобородый старик, сипевший ему на ухо испитым голосом. Выдыхая пары виски, старик угрожал Сонни, что если тот не будет как следует разыгрывать инвалида, то его взгреют и в самом деле переломают ноги и руки. Мальчик чувствовал, что хозяин не шутит: рано или поздно и впрямь его изувечит. И вот однажды ночью, повинуясь внутреннему голосу, Сонни взял утюг, размозжил спящему старику голову, а закричавшей старухе, сперва кинув в глаза пригоршню соли, проломил лоб. Умерли они или нет, Сонни не проверял. Живые или мертвые – на них у него совсем не было времени…