— Нет, я не болен. Огорчен и встревожен этой новостью, вот и все. У него в самом деле был Грааль?

— Не представляю, как такое могло случиться, — сказал Николау. — Откуда бы он взял его?

— Это я могу вам сказать, — произнес Висенс шепотом. — Один человек — нездешний — принес его в город. Недавно.

— Не верю, — сказал пораженный Николау. — Сюда?

— Почему бы нет? У нас красивый собор…

— Будет красивым, когда его достроят. Но как вы узнали об этом?

— Тот человек предлагал его мне. За большие деньги.

— Господи Боже, — сказал Николау. — Он говорил, что у него есть Грааль?

— Шшш, — прошипел Висенс. — Об этом никто не должен знать.

— Представьте, если б это было правдой, — сказал Николау.

— Вне всяких сомнений, это правда, — заговорил Висенс. — В подтверждение этого у него есть бумаги. Можете представить себе, чем хранение Грааля здесь — в соборе — обернулось бы для города? К нам повалили бы тысячи паломников. Прибывали бы сюда ежедневно, нуждаясь в еде и крове, с золотом в карманах и громадным желанием истратить его на безделушки, отрезы шелка и прочее, чтобы показать дома соседям.

— Тогда стало бы шумно и тревожно, — сказал Николау. — Там, где паломники, там воры, головорезы и всякие другие отвратительные люди. Нет — я думаю, Граалю лучше всего оставаться сокрытым от людских глаз.

Сеньор Висенс удивленно воззрился на него и покачал головой.

Торговец тканями проводил Николау Мальола до площади. Николау остановился и что-то пробормотал под нос.

— Прощу прощенья? — произнес Висенс.

— Извините, сеньор Висенс. Я засмотрелся на ученика моего тестя, увлеченного разговором с кем-то, и подумал о том, как сильно он вырос за год.

— Он разговаривает с Баптистой, — сказал Висенс. — Какие дела могут быть у Баптисты с учеником врача? Что он затевает?

— Юсуф?

— Нет, Баптиста, — ответил Висенс. — Простите меня, сеньор Николау. У меня дела.

И поспешил обратно в лавку.

— Николау, может ли это быть правдой? — спросила его жена Ребекка, когда они сели обедать.

— Нет, — ответил ее муж. — Не думаю. Но мне нужно заглянуть к Марти. Он очень любил отца, хотя Гвалтер сильно раздражал его, и, должно быть, раздавлен горем.

— Я пойду с тобой, засвидетельствую свое почтение сеньоре Сибилле.

— Я тоже хочу пойти, — сказал их сын Карлос.

— Не сейчас, — ответила его мать. — В другой раз. Я возьму с собой служанку, — обратилась она к мужу, — и по пути обратно, пока ты будешь разговаривать с Марти, я сделаю кое-какие покупки.

— Николау, мне невыносимо находиться в этом доме, — сказал Марти. Они сидели во дворе, стараясь поддерживать неловкий обмен вежливыми банальностями. — Давай погуляем вдоль реки.

— Должно быть, дом пробуждает мучительные воспоминания, — негромко произнес Николау.

— Долго это продолжаться не будет, — сказал его друг.

— Почему? — спросил Николау. — Уежаешь?

— Можно сказать так, — ответил Марти, поднимаясь на ноги. — Не то чтобы уезжаю. Скорее… — Он не договорил. — Я расскажу тебе всю эту ужасную историю. Думаю, вскоре ты все равно все узнаешь.

— Если не хочешь… — начал было Николау, выходя следом за Марти со двора. Сжигаемый любопытством, смешанным со смущением, он не закончил фразы.

Когда они удалились от толпы и сели на берегу, Марти стал рассказывать то, что узнал утром из слов матери.

— Пятнадцать тысяч мараведи, — произнес Николау. — Мне трудно поверить в это.

— Мне тоже, — сказал Марти. — Как и всякому разумному человеку.

Взял камешек, бросил его в воду.

— С таким же успехом он мог бы все, что нажил тяжким трудом, бросить в Оньяр. По крайней мере, его бы за это не убили.

— Ты не знал ничего о том, что происходит?

— Я понял, что отец что-то затевает. Знал, что он собирает долги — ходит от дома к дому, будто сборщик налогов, требует все, что ему задолжали. Я подумал, что он сходит с ума.

— Серьезно?

— Да.

Марти бросил другой камешек и стал смотреть на расходящиеся круги.

— Я вчера было решил предложить запереть его в комнате, пока он не наделал еще чего-нибудь.

— Ты спрашивал отца, что он делает?

— Да. Несколько раз. Мы жутко ссорились, орали друг на друга, говорили такие вещи, что даже не верится. Последнее, что я ему высказал, — пожелание, чтобы он гнил в аду.

Молодой человек закрыл лицо ладонями и мучительно заплакал. Наконец, утерев слезы, он сказал:

— Я был очень зол на него. Как можно любить человека и так на него злиться?

— Это легко, — сказал Николау, положив руку другу на плечо. — Легче, чем злиться на человека, который тебе не нравится.

— Моя мать в смятении. Боится, что мы будем голодать. Но есть дом, который теперь принадлежит мне. Я продам его. Вырученных денег и ее приданого будет достаточно, чтобы содержать мать если не в роскоши, то хотя бы пристойно. Она поговаривает об уходе в монастырь; деньги за дом уйдут туда. Думаю, это будет значительная сумма.

— А ты как же?

— Я молодой и сильный, — заговорил Марти. — Могу работать. Думаю, достаточно обаятелен, чтобы увлечь трудолюбивую молодую женщину с приданым, достаточным, чтобы начать торговлю. Да — думаю, я смогу даже продаться богатому тестю с уродиной-дочерью, которому нужен сын, что продолжит его дело, — добавил он с горечью.

— Я бы пока не отчаивался, — сказал Николау. — Подожди, пока ситуация не прояснится. Ну, мне пора. Давай дойдем вместе до твоего дома.

— Моего дома, — сказал Марти. — Это мой дом, так ведь, пусть и временно?

— Конечно, — сказал Николау.

Баптиста вошел в таверну Родриге уже не с той осторожностью, какую выказал, когда появился там впервые. Взбежал по лестнице в главную комнату, кивнул нескольким завсегдатаям, повернул и, откинув кожаную завесу в проеме двери, отправился на кухню. Матушка Родриге крошила овощи для супа.

Баптиста был верен своему слову. Он взял нож и с быстротой — результатом долгой привычки — стал чистить, крошить, нарезать вместе с хозяйкой.

— Что это с тобой? — спросила она.

— Ана, Жуакин в городе, — ответил он, с особой силой опуская нож.

— Тот, о котором ты говорил мне?

— Тот самый.

— Что ему нужно?

— Для себя? Ничего, — ответил Баптиста. — В том-то и беда, Ана. Я оказался сущим дураком. Должно быть, на меня так подействовал горный воздух. Как только начинаешь вести дело с людьми, которыми не движет простая жадность, возникают проблемы. Большие проблемы.