Я влюблюсь в Шона, однако еще не знаю этого. Пока еще нет.

Мне предстоит бросить мужа, хотя на самом деле, наверное, я его уже бросила. Возможно, мы никогда и не были вместе — ни разу, хотя думали, что нас двое. И когда он улыбался мне перед алтарем церкви в Тереньюре. Когда подныривал под меня, уходил так глубоко, что слой воды между нами переливался зеленью.

В некоторых датах я уверена, однако они-то как раз и не важны. Зато я не помню, в какой именно день, в какой час «плохое настроение» Джоан официально превратилось в «депрессию» и когда депрессия сделалась физическим и неудобоназываемым недугом. Был же момент или череда моментов, когда мы перестали вникать в ее слова, прислушавшись к тому, как она говорит. И был день, когда мы вовсе перестали ее слушать, — неуловимый миг, когда мать — «Ох, Джоан, ты как всегда…» — превратилась в безобидный предмет нашей заботы: «Ты как, дорогая? Все хорошо?»

Я была занята, у всех у нас дел хватало, но если бы я улавливала такие перемены, то жизнь могла бы повернуться иначе. Если бы я видела ее, а не воспринимала как данность мою красавицу-мать, может, она была бы жива.

Кое в чем я тем не менее уверена.

Вот подлинная правда, то бишь факты, восстанавливаемые по электронной переписке, пометкам в календаре, сделанным и принятым телефонным звонкам: через пару недель после дня рождения Меган я рекомендовала Шона и его консультационную фирму для подготовки к реструктуризации в Дублине и открытию нового филиала в Польше. Рекомендовала без капли сомнения: лучше специалиста не найти.

Пока все точно.

С меньшей уверенностью могу утверждать, что в нашем с Конором сексе на освященном и благословенном супружеском ложе появилось в ту пору что-то чрезмерное и недружественное.

Но о Коноре я говорить не могу, и все тут. Невмоготу уточнять, когда между нами что происходило, расчерчивать график нашего упадка. По мне, так нет ничего омерзительнее подробностей.

У нас уже тогда было плохо или плохо стало после того, как я начала спать с Шоном?

«Плохо» — неточное слово.

Секс в ту пору сделался чересчур интересным даже на мой вкус. Но он утратил смысл. Вот что занятно: в этой истории о том, как я спала с одним мужчиной и с другим, наши тела порой отказывались играть по правилам.

Или дело в том, что мы как раз начали подумывать — или притворяться, будто подумываем — о ребенке. Как-то ночью, поплясав на свадьбе у друзей в Голуэе, я обнаружила, что забыла дома таблетки, а Конор сказал: «Ну и пес с ними».

Подробностей не припомню, но знаю, что мне это не понравилось. Помимо всего прочего, и секс вышел ужасный — вроде и не секс вовсе.

«Он заебал меня, — думала я, — он всю мою жизнь проебет».

«Рэтлин коммьюникейшнз» обеспечивает европейским компаниям присутствие в англоязычной Паутине. Это наша работа, но мы делаем вид, будто получаем удовольствие.

Офис — кирпичное заводское здание со стеклянными потолками, и для работников тактично создают иллюзию приватности, от которой, как знают все, кто сидит в конторах с открытой планировкой, становится еще хуже: пробивает паранойя. Самое привлекательное в этом помещении — растительность; ухаживает за ней альтернативно одаренная дочь босса. Она приходит каждое утро и возится с зеленью, которая сказочно разрослась повсюду: металлические решетки оплела бугенвиллея, стены туалета полностью скрыты плющом. Обустраивавшие офис датчане распределили водопроводные трубы густо, как обычно прокладывают электропроводку, и ничто не мешает превратить наше рабочее место в джунгли. И хотя лично я к подобным вещам отношусь скептически — офисные растения «экологичнее» нас не сделают, — я даже за канареек голосовала на одном собрании, но предложение было отвергнуто большинством голосов: убоялись птичьего помета.

В подобных заведениях в лифт велосипед войдет и кофе пьют настоящий. Воздух насыщен сексом, но без фанатизма: все молоды, все брызжут идеями, компьютерщики, упертые ублюдки, держат в кабинетах раскладушки и порой действительно раскладывают их на ночь.

Он сидел в конференц-зале. Я долго разглядывала его сквозь прозрачную стену, прежде чем он заметил меня, и не понимала, что не так. Он писал чернильной ручкой — но это же нормально? — на столе удобно пристроился «блэкберри». Слишком острая стрелка на брюках, чересчур джентльменский галстук? Но консультант и должен так одеваться. Или дело в волосах, свисавших на лоб и уже не таких кудрявых? Уж не подкрасился ли он? Во всяком случае, геля на такую прическу пошло немало. Он глянул на меня из-под молодежных лохм и сказал:

— Эй, здорово!

— Привет.

С указательного пальца его левой руки свисали «рэй-бэны».

— Добрался благополучно, — заметила я.

Он покачал очками из стороны в сторону:

— Похоже на то.

Он излучал такую уверенность в том, что мы снова переспим, — я тут же настроилась решительно против. Или пусть хотя бы стемнеет, чтобы не видеть, как он нуждается в реквизите.

Я села рядом, улыбнулась и спросила:

— Как тебя представить?

Зал постепенно наполнялся, собрание началось и пошло именно так, как и следовало ожидать. Бесконечная речь Фрэнка, которого помаленьку вытесняли с этой работы — пусть болтает где-нибудь в другом месте. Затем выпендривались наши юные коллеги Дэвид и Фиахр, все-то их потенциал не находил применения. Босс был в восторге: напустил на себя скучающий вид. А я — что ж, я улыбалась, посредничала и ни во что не лезла, потому что я — та девочка, которая в итоге оказывается в выигрыше, хотя в жизни девочкам редко везет.

Шон переводил взгляд с одного оратора на другого, задавал вопросы, а свое мнение держал при себе. Меня это слегка удивило. Я ожидала того фейерверка, который видела в Монтрё, но за работой — вскоре я полюбила смотреть, как Шон работает, — он тратил лишь обязательный минимум энергии. Похоже на Иви — тот же дар сохранять простоту и посреди суеты. И я простила ему гель для волос и жуткие дизайнерские часы и позволила себе просто любоваться тем, как он думает, как серые глаза обращаются то к одному собеседнику, то к другому. И может быть, это как-то связано с нашей работой, с тем, как рассудительно, почти небрежно мы говорили об огромных, чего уж там, деньгах, а может быть, дело в том, что Шон оказался там, где я проводила все будни, но, так или иначе, что-то было в этом интимное и странное, как во сне, словно к тебе на кухню забрела кинозвезда и уселась выпить чаю, — тут-то мне и захотелось его выебать. Впервые я не подобрала другого слова: ебать его, пока не станет настоящим. В девять утра я бы перешла на другую сторону улицы, чтобы лишний раз не встречаться с ним. В девять двадцать пять мне хотелось ебать его, пока не зарыдает. Ноги аж затряслись. Попыталась заговорить — голос как чужой. Стеклянные высокие стены конференц-зала чересчур прозрачны. Казалось, я у всех на виду.