сцене — Валерий Боков — автор и исполнитель. Очень тепло и задушевно звучит его песня о Ленинграде, песня «Танки», «Горы» и другие. Ильдус Гирфанов покорил нас своей лиричностью, мягким юмором. Хочется назвать песни «Заморозки» и «Шотландская баллада» на слова Р. Бема.

В зале тишина. Поет Владимир Муравьев. Музыка С. Стеркина на слова Рождественского. «Крик». Эта песня — протест против равнодушия, лицемерия.

Исполнители сменяли друг друга, пели втроем. К большой удаче следует отнести «Балладу о последнем вечевом новгородском колоколе» (авторы — студенты московского пединститута).

В заключение прозвучала песня Визбора «Прощайте, вы прощайте».

А прощаться было жаль.

«Советский медик», 19 мая 1971

Хочется, хочется петь, Андрей Муравьев, Студент 503 гр.

— Привет, старик!

— Здравствуй, старина!

— Наконец-то, старик!

— Ну, как Казань?

— Как там Эдька Скворцов?

— Почему не приехал Боков?

— Где сейчас Пастухов?

В одесском турклубе очередная бессонная ночь. Гости всегда почему-то прилетают ночью. И хозяева не обижаются. Их радушное гостеприимство сильней усталости.

Мы, студенты Казанского медицинского института Владимир Муравьев и Андрей Муравьев, прилетели из холодного декабря в теплую туманную одесскую ночь. На серых стенах домов застыли нагие ветви винограда. Здесь свой календарь. Огромный теплоход «Иван Франко» увозил нас в осень из Одессы в ясную Ялту и туманный Сочи. А на теплоходе рядом с нами жила песня. Мы чувствовали ее каждый день, каждую минуту. Ведь конкурс туристской и самодеятельной песни — это, прежде всего, встреча с взволнованными ее творцами. Вот об этих встречах и постараюсь я рассказать сегодня.

На теплоходе

В каюте № 205 нас было пятеро. Мы с Володей, худощавый и прямой ленинградец Слава Цветков, Дольский и простой, спокойный Володя Петров. Все мы находились вне времени. Здесь на теплоходе, как в волшебной сказке, перемешались день и ночь, декабрь и сентябрь. Теплоход пел сутки напролет.

Александр Дольский, высокий голубоглазый, с льняными вьющимися волосами и обворожительной улыбкой пел, наклонив голову к гитаре. Волшебная гитара в руках Дольского пела мягко и выразительно. Саша хранил ее в огромном черном футляре под кроватью и вынимал оттуда, как и подобает волшебнику, торжественно, с педантичной осторожностью.

У москвича Вити Луферова гитара, как дальнобойное орудие. Она буквально взрывала зал. Своим небольшим хрипловатым голосом Луферов всегда раскрывал песню с совершенно неожиданной стороны. Меня поразила его необычайная музыкальность. Ты ощущаешь в себе музыку, которую не в силах передать ни один инструмент. Луферов передавал это чувство каким-то непостижимым образом. Его песню, посвященную памяти Франсуа Вийона пели все.

«Что презренным бог дает корыта сытости,

А любимым бог скитания дает.»

Геофизик из Москвы Борис Щеглов, приверженец традиционной туристской песни. Однажды он сказал:

— Плохие песни пишут неумные люди. С хорошими песнями все ясно.

Ира Левинзон и Дима Белухин приехали из Москвы. Невысокая молчаливая Ира похожа на прилежную школьницу. У нее редкий талант — писать песни для детей. Жизнерадостный веселый Дима вносил хорошее настроение в любую компанию. Его даже признали самым обаятельным участником фестиваля.

В песнях москвича Анатолия Иванова есть что-то исконно русское, былинное:

«За Россию-матушку млад и стар

За Россию-матушку каждый б встал!

За Россию-матушку все смелы,

За Россию-матушку все сильны!»

Толик даже на эстраде закидывал голову и закрывал глаза, когда пел.

В переполненном музыкальном салоне было душно. Исполнителей то и дело отшатывало от микрофона. Но когда мы говорили о том, что слегка качает, одесситы презрительно морщились.

Как-то ночью после концерта Дольский привел меня на носовую палубу.

— Потрясающе! Нет, ты только посмотри…

Я смотрел и не видел ничего. Впереди была абсолютная тьма. На нас, разгоняясь, неслась бездна.

Толик Иванов каждое утро пропадал в бассейне. Он устал удивляться. Легко представить себе состояние художника впервые попавшего на море.

— Это было ужасно! — вспоминал он потом, — Вы не представляете, что творилось на теплоходе. Это охрипшие голоса, это ни одной спокойной ночи, это черт знает что! Легче разгрузить вагон с картошкой, чем еще раз перенести это. Но вообще я здесь впервые. Я поражен. Я впервые увидел море. Это великолепно!

«Горка»

Все было почти по Грину. Море, солнце, горы, и даже парусник у дальнего причала. Ялта нас очаровала своим мягким теплом, нежной зеленью молодой травы, своим тихим неназойливым светом…

«Горка» — это сложенная из камней открытая хижина с претенциозным названием — ресторан. «Горка» притягивала нас шашлыками и еще тем, что подниматься туда нужно было на фуникулере. Второе оказалось гораздо интереснее.

Мы плыли навстречу серым облакам, обуглившимся по краям, как снег весной, а за нами лежало вечернее море со своим чистым густеющим небом…

В «Горке» было сыро. Огромные деревянные столы и очень неудобные чурбаны, на которых чувствуешь себя несчастным йогом. За столом сидели впятером: Володька, Петров, Дольский и большеглазая ленинградка Ира Костриц и я.

— А, знаете, что нас объединяет? — вдруг заговорил Саша. — Великая русская литература.

Мы поговорили о песне, об этом древнем нестареющем и самом демократичном музыкальном жанре. И, конечно же, о самодеятельных авторах.

В этот вечер Саша говорил много, красиво, увлекаясь звуками своего голоса, вслушиваясь в себя.

— Это вредное явление в нашем жанре, — говорил он об одном из авторов, — в нем все рассчитано на внешний эффект. Его томная манера исполнения, его музыка. Он очаровывает, покоряет себе мало понимающих в песне людей. Он владеет ими безраздельно. Вот в этом его вред. Это страшное явление. Это очень талантливый человек, но я его ненавижу.

Саша говорил дрожащим голосом и заикался от волнения.

Так он спорил в нашей каюте о правде:

— Ерунда! Правда не бывает злой. Есть только добрая правда.

— А воинствующая правда?

— Смотря против кого она воюет. Если против народа, то это мерзость, а не правда…

И в этих словах был настоящий Дольский. Тот Дольский, который очаровал меня своими песнями и который был так необходим всем нам. Неистовый, задиристый и честный, без актерства и поз.

Из «Горки» спускались пешком сквозь черноту южной ночи.

Слева возвышалась ялтинская Панорама героям Отечественной войны. Круглая площадка и в центре вечный огонь. На граните высечена надпись: «Для славы мертвых нет».

— Для славы мертвых нет! — голос разносится гулко и торжественно.

Арик Крупп

Минчанин Арик Крупп, маленький человек с большими смешно оттопыренными ушами, с черными удивленными глазами. Как-то у нас в каюте он сказал Дольскому:

— Я не умею так красиво улыбаться и так красиво говорить, как ты, Саша. Да ведь это и не главное. Все это напускное. Не в этом человек. Я плохо знаю тебя в жизни, но я знаю