Как ни странно, но Август не оставлял свою затею с почтой. Из почтовой конторы в Будё пришло известие, что они готовы содействовать. И стало быть, вся затея может закончиться благополучно. А Поулине сам Бог велел лично открыть почту.

Поулине сам Бог велел и поболее того: её лавка сделалась почтовым центром, народ приходил сюда, чтобы обсудить всякие дела, а сама она так навострилась, что стала разбираться теперь во всём. Торговлю она вела превосходно, и после весьма убогого начала дела у неё шли всё лучше и лучше. Случалось, что легкомысленные люди тоже заводили лавки в других местах, желая потягаться с ней, но всё это плохо кончалось, она всех превосходила опытом и состоянием, а потому и доводила конкурентов до разорения.

Из чего не следует, что Поулине жилось так уж хорошо. У неё был приличный доход, она могла позволить себе полакомиться ломтем пирога с изюмом, никто и не спорит. Но вообще-то она целый Божий день стояла за прилавком, старела, а замуж всё не выходила и собственным домом не обзавелась. Так что ж тут такого приятного и интересного?

Нет и нет, завидовать Поулине у людей причин не было. Она не являла собой воплощение милой привлекательности, не была красивой бездельницей. Она только и знала, что хлопотать, решительная, преданная порядку, она трудилась с утра до вечера — одним словом, вела торговлю. Стояла за прилавком и с дурацким проворством продавала свой товар, заворачивая его в красивые пакеты, а её пальцы выучились лихо обвязывать их бечёвкой. Словом, она умела работать. Однако нельзя сказать, чтобы за ней приударяли мужчины. Близких подруг у неё тоже не водилось, она даже к детям не проявляла особого расположения, когда те приходили к ней в лавку, чтобы купить какую-нибудь ерунду за пять эре. И всё же, как ни странно, она питала самые тёплые чувства к своему старшему брату и всё не могла забыть, каким он был добрым во времена её детства.

Поулине понимала, что ведёт себя по-дурацки, изображая из себя знатную даму. Она даже по будням носила белый воротничок и кольцо с жемчугом, но всё это было непросто, да и вообще стремление выглядеть дамой в Поллене, причём выглядеть лучше других, ни с кем не заводить близких отношений, никогда не ходить на Святки танцевать у Каролуса и считать всё это ниже своего достоинства, крайне утомляло. И даже когда у неё в лавке кому-нибудь случалось пошутить, она не позволяла себе посмеяться; если шутка была слишком вольная, она не могла показать, что поняла, о чём речь, пусть даже другие хохотали во весь голос. Парни не всегда держали себя в рамках приличия, но, когда подтрунивали над ней, она вообще пропускала это мимо ушей, только губы поджимала. «Вы чего желаете?» — могла она спросить, чтобы осадить остряка. Вообще, ни один полленский парень не был для неё достаточно хорош, куда им до неё, она умела считать и писать и продавать разные товары, а они только и могли, что ловить рыбу да жевать табак.

С другой стороны, было очень грустно сидеть в одиночестве в своей лавке. Но ведь не могла же она, подобно другим полленским женщинам, подобрав юбки, зимой пробираться по глубокому снегу к церкви, нет, ей надлежало ехать туда на Йоакимовых санках с мешком сена вместо сиденья. Короче, существование Поулине нельзя было назвать весёлым, надо полагать, что свои лучшие часы она проживала, когда в лавке у неё толпился народ, делавший покупки за наличные. Но так ли уж это радовало её сердце? Причём жизнь сделала Поулине сухой и чопорной ещё до того, как ей сравнялось тридцать восемь лет.

Сухой и чопорной.

Но не испытывает ли теперь, пусть изредка, эта неприкаянная душа некое сладостное томление? Пожалуй что и испытывает. В Поулине поселилась глупая тревога с тех пор, как капеллан Твейто побывал в лавке, право же, у неё появилось какое-то непривычное настроение, она могла теперь отойти в сторонку, немного повспоминать, немного помечтать. Он заметил её в церкви, он признал её, он глядел на неё тёплым взглядом, произнося слова молитвы, это было так необычно. А ещё она запомнила, как подарила ему от всего сердца пачку жевательного табака.

Вполне вероятно, что в Поулине до сих пор мерцали искры этих воспоминаний, теперь она сидела по вечерам и обшивала репсовой ленточкой край своей нижней юбки, чтобы подол шелестел по церковному полу. А вот зачем она это делала? В Поллене такой моды не было, да и вообще её одежда не имела к моде никакого касательства, хотя и вполне соответствовала её возрасту. Просто репсовая ленточка была призвана известить всех молящихся, что приближается Поулине.

Утром, когда Поулине направлялась в церковь, Август стоял во дворе, немытый и неприбранный, в одной сорочке и брюках, она успела лишь подумать, что ему надо поторапливаться, если он хочет её догнать. Отношения между ними были сейчас не самые добрые, и Августа это весьма огорчало. Он был теперь слишком старый, да и волос у него почти не осталось.

Интересно, повезёт ли Поулине в церкви с новой ленточкой? Очень может быть. Во всяком случае, она внезапно утратила к этому всякий интерес, потому как её ум заняли другие вопросы; Поулине побывала в церкви и на почте и вернулась с радостным известием: надо же, старший брат возвращается!

— А что я говорил! — отозвался Август.

Но Поулине его не услышала, она пребывала в восторге.

— Можешь сказать мне спасибо, — заявил Август.

— Ну, коли ты правду говоришь, — ответила Поулине, — то и впрямь большое тебе спасибо.

— Я оповестил о нём все консульства, и, если он не исчез с лица земли, они должны были его отыскать.

Поулине сняла парадное платье и принялась готовиться к приёму старшего брата.

— Он получит комнату рядом с тобой, над кофейней.

— Ну-ну, — сказал Август, — а разве он приедет один?

Поулине растерялась:

— Не знаю, он об этом не пишет...

— Потому что если он приедет с женой...

— Тогда что?..

— Тогда мне придётся съехать.

— И что ты будешь делать?

— Я-то? Ну это уж не твоя печаль.

Поулине глянула на него, не совсем поняв, о чём это он, и вдруг стала чуть менее сухой и чопорной: Август до того любезный, до того отзывчивый, такая уж у него натура, он себя просто не щадит, он безропотно принимает все удары судьбы.

— Ты... ты очень хороший человек, — промолвила она торопливо, боясь наговорить лишнего.

Потребовалось очень немного дней, чтобы Поулине смогла ещё больше оценить Августа. Как-то утром в Поллен прибыла вёсельная лодка, со штевнем, вся покрытая пеной, а послал её Йоаким, который сообщал, что ночью запер в заливе косяк сельди возле Фуглё и что Август должен разослать телеграммы и направить к нему оптовиков.

Порасспросив прибывших, Август набросил куртку. Поулине задержала его: он должен сперва позавтракать. Нет, он не станет завтракать, ему надо разослать телеграммы. Но Поулине затолкала его обратно в комнату.

— Ты это чего? — спросил он. — Не задерживай меня. — И вышел из дому.