— Ладно, иди. Я ещё посижу, — услышала я свой голос со стороны.

Меньше всего на свете мне хотелось выпрашивать у неё дружбу. Элоиза улыбнулась, как в рекламе зубной пасты, и побежала к своему пустоголовому, словно заварное пирожное, парню.

Я осталась сидеть на скамейке. Деревянные перекладины впивались в ягодицы. Вокруг нянечки обменивались шутками или отчитывали своих гномов в капюшонах и раздутых от памперсов штанах. Те шагали, как роботы, и ели песок, упав на землю. Я насчитала семь бегунов, нарезавших круги.

Вспомнив об отце, я тут же прогнала эту жуткую мысль и открыла «Отверженных».

Фантина влюбилась и родила ребёнка. Она доверила Козетту семье Тенардье — отвратительным жуликам, эксплуатирующим бедную девочку. Они морили её голодом, одевали в лохмотья, отправляли ночью в лес за водой с ведром размером с саму Козетту. Однако Фантина понятия не имела, что над её дочерью издевались. А ещё бедняжка не умела писать, так что ей приходилось отправлять деньги через специального человека. Фантина работала на заводе, и однажды девушки из мастерской узнали о её регулярной переписке и начали за ней шпионить — так настоящая стерва Виктурниен отправилась в Монфермейль, чтобы проверить слухи. Вот есть же люди, которым больше заняться нечем, кроме как портить окружающим жизнь.

В пятый раз мимо меня промчалась бегунья в розовом костюме. У неё текло из носа.

Как бы то ни было, Фантину выгнали с завода, потому что она была не замужем и у неё имелся ребёнок. Она погрязла в долгах. Как сказал нам сам автор: «Зима превращает падающую с неба воду и человеческое сердце в камень». Я выписываю такие вещи в блокнотик, когда читаю.

Короче.

Тенардье соврали: сказали, что Козетте нужна шерстяная юбка.

Фантина продала свои волосы: длинные светлые волосы, которые она обожала расчёсывать.

Но этого было мало. Дела в кабаке Тенардье шли плохо, так что они снова надавили на жалость и написали, что Козетта простудилась и ей нужны лекарства, — надо было платить.

Тогда Фантина продала свои зубы.

Два резца.

Я откусила упрямую заусеницу, торчавшую возле ногтя большого пальца.

За волосы моей мамы дадут немного.

А за её зубы?

Продала бы мама свои зубы ради меня?

В конце концов я встала, выбросила сэндвич в прозрачную пластиковую урну и зашагала, шаркая сапогами по каждой встречной луже.

Я увидела Элоизу в углу двора: она приросла к Эрванну, пока тот, казалось, что-то искал на её шее — с таким рвением он рылся там. До урока английского я заглянула в класс 234 и извинилась перед мадам Шмино за дезертирство. Она всё поняла и лишь попросила переписать конспекты к следующему занятию.

Виктор попросит у Тани, которая, я полагаю, слегка запала на новичка, тетрадку, а потом даст мне. Если бы она только знала, что я буду переписывать её круглые и аккуратные фразы, то тут же сожгла бы конспекты.

Я вернулась домой рано. У записок на зеркале появились детки: теперь их там пять, все с одним и тем же номером, написанным красным фломастером. Мама заняла своё место посреди гостиной, отгородившись кипами выпотрошенных журналов и разложив уже стопки конвертиков.

*Кто такая Анна? *

Мама моей мамы умерла в прошлом году — и как тут отпразднуешь с размахом сорок пятый день рождения в хорошем настроении? Мамин отец умер, когда ей было двенадцать. Получается, мама сирота. Наша консьержка ненавидит её, один раз я услышала, как она жаловалась соседке: «…задолбала эта засранка с шестого этажа. Ничего ведь сложного! Кто-нибудь может ей объяснить, что надо вытряхивать бумагу и картон в урну для переработки из пакета, а сам пакет выкидывать в „остальные отходы“? Раз: открыла пакет. Два: вытряхнула из пакета. Три: выкинула пакет. Ничего ведь сложного…» Мама работает верстальщицей в журнале об искусстве, дела у которого идут неважно последние года три. Однажды вечером она вернулась домой в ярости, потому что арт-директор, Хуанито, обвинил её прямо во время ежегодного собеседования с сотрудниками в том, что она «слишком часто использует розовый цвет». Но это неправда. Мама любит все цвета, а ещё рок, электронную музыку, Шамони и то тошнотворное апельсиновое печенье. Но действительно ли я так хорошо знаю свою маму?

* * *

— Ты в курсе, кто такой Изидор Дюкасс? — спросила я с порога, не раздеваясь, поражённая этой сценой.

Что она пытается скрыть за этим новым увлечением? А что за коллекция записок?

— А откуда, по-твоему, взялась кличка для собаки? — ответила мама, не отрываясь от своего занятия (пингвина, высиживающего яйцо).

Бред.

Я проскользнула между кипами журналов. Изидор барабанил по сирийскому ковру своим огромным позвоночным отростком — стук метронома в честь моего возвращения.

В конвертах лежали чёрные силуэты, цветы, деревья, животные, ноги, очки, стиральные машины, пылесосы, карандаши, улыбки, кривые ухмылки…

— Зачем ты вырезаешь всё это?

— Убиваю время.

Мама превратилась в скалу, вооружённую ножницами. Я попробовала зайти с другой стороны:

— Я могу тебе помочь?

— Нет, надо вырезать точно и по контуру. Я уже наловчилась.

Кончик её языка по-прежнему высовывался изо рта. Голос звучал рассеянно и немного монотонно. Она ушла с головой в своё занятие, и разум её блуждал в стране, где для меня не было места.

Я устала.

— Мам… Ещё рано. Пойдём купим мне обувь?

Она смерила меня взглядом, остановившись на ступнях, на которых красовались лягушачьи сапоги, и слабо улыбнулась:

— Пойдём. Пара кроссовок из магазина на улице де Мартир устроит?

Наконец-то.

Родители купили эту четырёхкомнатную квартиру ещё до моего рождения. В то время, как они вспоминают, в районе было много старушек, баров и сапожников без сапог. Сегодня округа превратилась в сплошной шик и блеск, где даже бутылочка оливкового масла стоит как неделя на Маврикии.

Мы зашли в несколько дорогих бутиков: все продавщицы выглядели как модели. Но мне ничего не понравилось. А то, что понравилось, стоило в десять раз дороже дорогого, и я ещё не говорю о стыде, который охватывал меня при одной только мысли выставить напоказ свои носки под носом у какой-нибудь красотки. Та наверняка подумает: «Как можно в таком возрасте разгуливать в красных носках с узором из щупалец?»

Шесть-семь примерок спустя мама начала демонстрировать нетерпение.

— Мы ещё не гуляли с Изидором, Дебо. Тебе и вправду ничего не нравится?

Поправочка: я ещё не гуляла с Изидором. В десяти метрах от нас я заметила в крошечной витрине ботинки, обитые искусственным мехом: женственные, но не девчачьи, чёрные, простые, но со вкусом. Я показала