исполнял Борис Царегородцев, «которому тюрмы приказаны», а в подчинении у Царегородцева находился сторож, хранивший у себя тюремные ключи.

В отличие от Московских больших тюрем места заключения в провинции отличались меньшей организованностью и масштабом. Обыкновенная провинциальная тюрьма вмещала всего несколько десятков колодников, и крайне редко их число переваливало за полсотни. Например, в шацкой тюрьме в 1626 г. сидело 26 заключенных, в елецкой тюрьме в 1636 г. — 16, а в 1685 г. — 22 человека соответственно, а в небольшом городе Кашире в тюрьме томилось всего лишь 5 человек. Кроме того, за пределами Москвы тюрьмы обслуживались только сторожами, их не всегда хватало, чтобы надзирать за преступниками, не говоря уже о том, что здесь не имелось собственного руководства с делопроизводителем.

В XVII в. в тюрьмах некоторых городов священники проводили службы, но в ту пору это еще не стало общей практикой и делалось по случаю. Так, в Ельце посаженный в тюрьму священник ежедневно совершал богослужения по собственной инициативе, а в Вологде в марте 1652 г. по указу Алексея Михайловича духовенство местных церквей приглашалось в губную избу к тюремным сидельцам, ожидавшим смертной казни, «для пения заутрени и часов, и вечерни». Однако, насколько нам известно, ни в одном из городов священник не был в штате местных учреждений и не получал оклада. К концу столетия практика привлечения священнослужителей к службе в тюрьме, вероятно, получает все более широкое распространение. Можно сказать, что и в данном случае первопроходцем стали Московские большие тюрьмы, где эта практика была более организована и распространена.

Особенностью провинциальной тюрьмы было и то, что она не знала разделения преступников на отдельные группы и не подразумевала их отдельного содержания. Единственное исключение состояло в разделении всех заключенных на две условные категории: тех, кто совершил административное правонарушение, и тех, кто обвинялся в наиболее тяжких преступлениях — разбое, краже и убийстве. Представители первой категории сажались в т. н. «опальную» тюрьму, а второй — в «разбойную» тюрьму. В отличие от Московских больших тюрем, где для женщин имелось специальное пространство, в провинции для их заключения не было особых тюрем, но все же их содержали отдельно от прочих колодников. Обычно женщина ожидала своей участи прикованной к стулу в здании одного из органов местного управления: в губной или воеводской избе.

Виды пыток и смертной казни

Как мы уже говорили выше, само по себе тюремное заключение редко когда было наказанием. Обычно виновный в совершении преступления мог наказываться ссылкой, конфискацией имущества, битьем кнутом или батогами, усекновением руки, уха или ступни. Наиболее очевидным способом лишить жизни преступника было повешение, альтернативой которому являлось отсечение головы мечом или топором. Упоминания о повешенных злодеях щедро рассыпаны по страницам документов XVI–XVII вв. Своей популярностью эта казнь, по нашему мнению, была обязана той простоте, с которой даже не вполне искушенный в своем ремесле провинциальный палач мог привести приговор в исполнение. Более того, учитывая, что палачи часто были в дефиците, повесить разбойника в принципе не представляло большого труда и для того, кто не являлся палачом. В отличие от повешения, точный и твердый удар, отсекающий голову топором или мечом, требовал известного навыка. За весь XVII век этот вид экзекуции встречался по сравнению с повешением сравнительно нечасто.

Источники ничего не говорят нам о том, что эти две казни чем-то существенно отличались друг от друга в сознании людей того времени. Котошихин прямо писал, что обе казни применяются «за убийства смертные и за иные злые дела», с тем лишь небольшим уточнением, что в отношении женщин он упоминает только отсечение головы и ничего не говорит о повешении.

Применение другой казни, четвертования, до середины XVII века достаточно слабо изучено в литературе. По мнению А. В. Лаврентьева и И. Майер, эта «„ругательная“, оскорбительная, насмешливо-издевательская» казнь была уготована за самые тяжкие государственные преступления, а поскольку столь серьезные деяния совершались нечасто, к четвертованию прибегали редко. Впрочем, четвертование могло применяться и как наказание для тех крестьян и зависимых людей, кто покусился на жизнь своих «бояр».

Одним из самых редких видов смертной казни было сожжение, уготованное для тех, кто совершал преступления против веры или был уличен в ведовстве. Иногда сожжение, подобно четвертованию, могло также применяться к тем, кто убил своих господ.

Особым видом смертной казни, применявшейся лишь к мужеубийцам, являлось окапывание. Вот как о ней рассказывает Соборной уложение: «А будет жена учинит мужу своему смертное убийство, или окормит его отравою, а сыщется про то допряма, и ея за то казнити, живу окопати в землю, и казнити ея такою казнею безо всякия пощады, хотя будет убитого дети, или иныя кто ближния роду его, того не похотят, что ея казнити, и ей отнюд не дати милости, и держати ея в земле до тех мест, покамест она умрет».

Каково бы ни было наказание за совершенное уголовное преступление, сначала требовалось доказать вину человека. И здесь было не обойтись без пыток. К этому способу развязать язык лихого человека в Московском царстве относились весьма ответственно. Для того, чтобы подвергнуть подозреваемого пыткам, были необходимы серьезные основания. Таких оснований обычно было три. Первое — задержание человека с поличным или обнаружение у него дома поличного, второе — оговор другим преступником, третье — признание подозреваемого преступником на основании «повального обыска», то есть опроса населения тех мест, откуда происходил обвиняемый или где было совершено преступление.

Пытки, применявшиеся палачами Московского царства, не отличались особой изобретательностью, но при этом были, по-видимому, достаточно эффективными. Вот как описывает их в своем сочинении Григорий Котошихин: «А устроены для всяких воров, пытки: сымут с вора рубашку и руки его назади завяжут, подле кисти, веревкою, обшита та веревка войлоком, и подымут его к верху, учинено место что и виселица, а ноги его свяжут ремнем; и один человек, палач вступит ему в ноги на ремень своею ногою, и тем его отягивает, и у того вора руки станут прямо против головы его, а из суставов выдут вон; и потом ззади палачь начнет бити по спине кнутом изредка, в час боевой ударов бывает тритцать или сорок; и как ударит по которому месту по спине, и на спине станет так слово в слово будто болшой ремень вырезан ножем мало не до костей. А учинен тот кнут ременной, плетеной, толстой, на конце ввязан ремень толстой шириною на палец, а длиною будет с 5 локтей. И пытав его начнут пытати иных потомуж. И будет с первых пыток не винятся, и их спустя неделю времяни пытают вдругорядь и в-третьие, и жгут огнем, свяжут