– Вот на что живёт? Где деньги берёт? Взрослый, вроде, парень, работать надо, а он со своим фотоаппаратом бегает, как мальчишка!

Янка на такие разговоры злилась. Он же ХУДОЖНИК! Они что, не понимают? Он творческий человек, ему нужно вдохновение, и это тоже работа, между прочим! Им всё время нравятся такие положительные мальчики из хороших семей, вроде Рябинина… Скукотища!

– Ну что, моя лучшая фотомодель? Куда направляемся? О, чудное платьице!

– Была бы лучшая, была бы без платьица…

Ляпнула сдуру и сама испугалась, даже дыхание перехватило. Просто сорвалось с языка – вчера опять забралась к Глебу в ноутбук и наткнулась на папку с боди-артом. И жутко, и красиво, и так… по-взрослому. Янка опять ощутила всю пропасть между нею и Глебом. И захотелось приблизиться. Хоть чуть-чуть!

– Ну так твоё желание – закон, – сказал опешивший Глеб. А глаза такие растерянные, что Янка рассмеялась:

– Я пошутила! Тоже мне, удовольствие!

Она убежала поскорее и ругала себя на чём свет стоит. Ничего поумнее сказать не могла? «Тоже мне, удовольствие…». Дура, дура, маленькая безмозглая дура! Ей только с такими, как Рябинин, и встречаться. Никто нормальный на неё и не посмотрит даже!

У «Нептуна» сегодня было особенно весело – пришло много новых ребят, полузнакомых, играли в «слабо». Весёлый Таль уже сплавал до буйков, Оксана Мельник станцевала на забытом с лета столике танец живота. Танец получился дурацкий. Янка застала самый финал, но аплодировали Оксанке бурно.

– О, наша королева пришла! – тут же переключился на неё Шрамко. – Ксан, загадывай!

Оксанка спустилась со стола, усмехнулась недобро и, чуть ли не падая с каблуков, подошла к Янке. Зашептала в самое ухо, горячо обдавая запахом пива и помады:

– А слабо тебе, Яночка, залезть Ярику в штаны?

Янка посмотрела Оксане в глаза. Про то, что у них что-то там с Шрамко, все в школе знают. Но при чём здесь Янка-то?

– Я так и знала, что слабо.

Оксана фыркнула, а Янка, чувствуя, как немеет у неё где-то в горле, на деревянных ногах подошла к Шрамко. Он весело смотрел на неё, чуть приподняв одну бровь. «Интересно, он знает? Может, они договорились?» – лихорадочно думала Янка, и, видимо, взгляд у неё был такой суровый, что Шрамко перестал ухмыляться, весь как-то выпрямился и напрягся. Янка подошла вплотную. Взялась одной рукой за ремень у него на штанах, потянула. Кто-то из ребят присвистнул, щёлкнула пряжка, прошелестела молния джинсов.

– Янка! – крикнул Таль, но она не вздрогнула даже. Ещё секунда – и решимости не хватит. Рука скользнула в щель расстёгнутой молнии, наткнулась на твёрдое, горячее, и тут же Янка вскинула глаза на Шрамко и убрала руку. Лицо у него было совсем сумасшедшее.

– Ничего себе, фантик, – выдохнул Захар.

Янка повернулась и с вызовом посмотрела на Оксанку: довольна?

Та усмехнулась и лениво похлопала в ладоши:

– Браво! Загадывай теперь ты.

Но Янке не хотелось загадывать. Таль смотрел на неё исподлобья сумрачными, обиженными глазами. Она дёрнула плечом и попыталась улыбнуться, мол, подумаешь, но тут же услышала:

– Яна! Здравствуйте, ребята… Можно тебя на секундочку?

На ступенях «Нептуна» стоял Глеб.

– Ты полна сюрпризов, – протянул он задумчиво, когда Янка подошла. Ясное дело, он всё видел. Хорошо хоть, что без фотоаппарата. Хорошо, что Янка краснеть не умеет.

– Я ключи дома оставил, а там нет никого, дай свои.

Янка молча протянула ключи и вернулась к ребятам. Сердце стучало где-то в глазах, и от этого всё плыло и качалось.

– Ого! Да Ярцева у нас уже со взрослыми мужиками зажигает, а ты ей, Ксанчик, такое детское «слабо» придумала! – засмеялся Данил.

– Придурок, – бросила Янка Данилу и посмотрела на Таля. Но он отвёл глаза.

Весь декабрь Янка металась. То ей казалось, что это страшно глупо – любить взрослого мужчину, который относится к тебе, как к ребёнку.

«Да? А чего он меня тогда всё время фотографирует? И так смотрит?»

Хотя, как «так», она сама не могла объяснить. Необыкновенный взгляд у Глеба. Будто он всё про Янку знает, даже что она в него влюблена. И Янка думала, что полжизни бы отдала, чтобы этот взгляд разгадать.

Янка про эту свою любовь никому, кроме Майки, не рассказывала. Но Майка вон где, Майка за тридевять земель, и когда они увидятся – неизвестно. Может, вообще никогда.

«Ни-ког-да», – повторила про себя Янка, вдруг ощутив огромную, как чернота Космоса, силу этого слова. Стало страшно. Ну, ладно, Майка, они в любой момент могут списаться и созвониться, она может приехать в Крым летом, а вот Рябинин… Даже если Янка всё-таки поедет к той бабушке, ведь не факт, что они встретятся с Рябининым. К нему ведь не придёшь, не скажешь: «Привет, я приехала!». И что же они никогда-никогда не встретятся больше? И так и повиснет между ними то непонимание, та неловкость и обида?

Иногда она смотрела на Братца Кролика и понимала, что вместе с той ложью Рябинину потеряла что-то очень важное, что словами не назовёшь, но и вернуть уже нельзя. Но тут выходил из своей комнаты Глеб, улыбался ей, шутил, и то, что было когда-то с Рябининым, казалось глупым, ненужным, смешным. А потом Глеб уезжал по своим делам или погружался с головой в ноутбук, а Янка опять оставалась одна с Братцем Кроликом в кармане.

Особенно трудно было отделаться от всяких таких размышлений на работе. Плеера у неё не было, приходилось слушать свои мысли, и Янке казалось, что никогда раньше она так много не думала.

Янка шла из Интернет-клуба, а навстречу ей шёл Ростик. Один.

– Ростик! Ты куда?

– Никуда, – буркнул он и прошёл мимо Янки. А на щеках – дорожки от слёз.

Янка схватила его за руку.

– Ты чего? Ты куда собрался?

– А чего он…

– Кто? Дед? Да ладно, чего ты.

Ростик дёрнул плечом, отвернулся.

– Пьяный, что ли? – догадалась Янка.

Дедушка работал на коньячном заводе в Коктебеле технологом. Он каждый день выпивал, но редко пьянел, только по пятницам, когда впереди были выходные и можно было отсыпаться до обеда. И тогда он становился особенно ворчливым и придирчивым. Начинал вспоминать, как он ещё при Советском Союзе работал на массандровском винзаводе, как они перед проверкой, если было перевыполнение плана, сливали вино в море, и мальчишки околачивались у сливной трубы, горстями пытались поймать и выпить это вино, а охрана их гоняла. Плаксивым голосом рассказывал, что его отец был партизаном в Великую Отечественную, чуть не погиб от голода, а его потом ни за что ни про что в лагеря, там он и сгинул… При этом дед ныл, как было хорошо при советской власти, когда Крым и вся Украина входили в СССР. Янка этого не понимала. Ну была одна страна, стало две, какая разница? Она не помнила Крым другим. А самое противное, что дед начинал учить жить. Всё, мол, сейчас не так. И молодёжь дурная, и принципов никаких, книг не читают, музыку слушают идиотскую, пьют и курят с первого класса, детей рожают, не успев закончить школу. Ну и так далее. Янка эти воспитательные беседы не выносила. По пятницам они с дедом обязательно ругались. Ей бы смолчать, как мама учит, что с пьяного возьмёшь? Но чем-то его слова цепляли, она раздражалась, влезала в спор, и потом они не разговаривали до среды. А там до новой пятницы недалеко.