британцы и французы, была беспорядочная мешанина из одежды, оружия и разбитых танков, а по обеим сторонам дороги люди возвращались домой, в основном на велосипедах, нагруженные всем, что могли унести”.

Его собственное положение в иерархии имело для Морелля едва ли меньшее значение, чем сама война. 3 июня он ещё раз излил Иоганне свою душу. “Хейни ведёт себя очень плохо, – писал он жене, – как и всё это время. Вчера вечером я хотел прокатиться и спросил его, не хочет ли он поехать со мной. Он сказал: "Нет, и если я поеду, то только с Шаубом, как и договаривался поехать с ним".

“Он никуда не уезжал. Вечером фюрер рано лёг спать, и, пока Хейни был в моей комнате, вошел санитар с бутылкой шампанского и тремя бокалами. Х. [Гофман] несколько смутился и сказал: "Нет, не здесь, отнесите их в комнату доктора Брандта!" Здесь всё время одна и та же история. И он продолжает пытаться выставить меня в смешном свете.

“Но теперь он знает, что я больше этого не потерплю, и в следующий раз взорвусь. Только что он уехал с Шаубом. Думаю, они отправились к Рейну. Доктор Б уехал за час до них. Всякий раз, когда появляется фотография со мной, он всегда находит в ней какой-нибудь изъян”.

Ещё хуже было то, что Генрих Гофман разговаривал во сне. Эти ночные "сказки Гофмана" часто затрагивали чувствительную точку Морелля – его маленькую фармацевтическую империю.

“Недавно он заговорил о докторе Б и сказал, что Б разговаривал с врачом, который получил наш витамультин для проведения полевых испытаний, и этот человек говорит, что он им совсем не доволен. Когда я разговаривал с ним позже, он утверждал, что ничего об этом не знал.

“В другой раз он болтал о витамультине-кальции, который доктор Б изготовил для ускорения восстановления костей. Очевидно, он работает с компанией "Henning" в Берлине.

“Слава богу, мы живём в отдельных комнатах в новых квартирах. У всех остальных здешних господ гораздо меньше свободного времени, чем у меня, так что я всегда один.

“Если бы не фюрер, я бы предпочел быть дома. [Гауптштурмфюрер СС Макс] Вюнше[6] был здесь сегодня; у него нашивка за ранение и Железный крест первой и второй степени.

“Сейчас час ночи, а Хейни ещё не вернулся. Поскольку группенфюрер СС [Карл] Вольф [офицер связи СС с Гитлером] и генерал Боденшатц спят по соседству, я больше не могу пользоваться телефоном”.

К концу французской кампании Морелль фактически оказался в изоляции. Когда сотрудники отправлялись в поездки, они заботились о том, чтобы он ничего не узнал.

“Я надеялся поехать в Брюссель на машине доктора Дитриха, – написал Морелль, вероятно, 24 июня. – Но поскольку они уехали на полчаса раньше и ничего мне не сказали, я не смог.

“Вчера, в воскресенье, мы отправились в Париж. Война с Францией почти закончилась”.

После прекращения боевых действий Гитлер перенёс штаб-квартиру в Шварцвальд близ Фройденштадта. В письме Морелль называл горный воздух чудесным, жильё хорошим, а еду превосходной.

“Меня поселили вместе с Хейни. Теперь, когда я каждый день хожу на часовую прогулку, мне нравится надевать длинные брюки и обувь. Наши войска добиваются замечательных успехов практически без потерь. Сегодня, в субботу утром, я провёл около получаса наедине с фюрером. У него великолепное здоровье. Этот ароматный воздух творит чудеса и с ним тоже. Он говорит, что прошлой ночью спал дольше и лучше, чем когда-либо прежде”.

Как мы теперь знаем, именно в эти дни Гитлер принял бесповоротное решение ввести в следующем году свои армии в Советский Союз.

Беспокойный пациент

Сам Морелль перенёс первый сердечный приступ в 1939 или 1940 году.

– Мы были приглашены на ужин в Ванзее, – позже расскажет жена, – с Эссерами в Берлине. Мы были в приподнятом настроении. Эссер отпустил шутку, а муж внезапно встал и свалился. Он упал на какую-то мебель и сильно стукнулся головой. Он слёг в постель, и ему поставили пиявки. Но он ни в коем случае не собирался ставить своё здоровье выше здоровья Гитлера.

Их супружеские отношения, очевидно, были односторонними. 13 декабря 1940 года она написала своему “дорогому Теокинсу” из Мюнхена: “Сейчас уже позже 20:00, и мне интересно, чем ты занимаешься? Возвращаешься домой из Берлина? Я так долго ждала твоего звонка, что чувствую себя очень одинокой. Так хорошо, если рядом с тобой есть кто-то добрый, и ты можешь поделиться с ним, что у тебя на уме.

“Гофман позвонил мне сегодня, он приглашает всех собраться на следующей неделе и посплетничать. К сожалению, вчера он не смог прийти в театр, так как у него было много дел. Возможно, он соберётся с духом и увидит меня на сцене в январе.

“Сегодня мне снова придётся спать одной, и я не смогу прижаться к тебе, но, наверное, это и к лучшему, потому что тогда я смогу вложить всю эту тоску и желание в своё сценическое выступление”.

Морелль никогда не писал таких нежных писем. Зимой 1940-1941 годов его самой большой проблемой был отказ Гитлера расслабиться. Диктатор был одержим мыслью, что жить ему осталось недолго.

Капитан Хайнц Ассманн позже напишет: “Он постоянно беспокоился, доживёт ли до претворения своих планов в жизнь. В результате он всегда напряжённо работал.

“На мой взгляд, это было вызвано не информацией о той или иной болезни, а осознанием огромного масштаба планов мирного времени, которые он рассматривал как свою реальную миссию в будущем. К ним относились его колоссальные и всеобъемлющие планы реконструкции, социального обеспечения, жилья для рабочих, развлекательных и культурных центров, портов и верфей, мостов и автомагистралей”.

Вскоре после начала "Барбароссы", нападения на Советский Союз в июне 1941 года, появились медицинские основания полагать, что жизнь Гитлера, возможно, действительно подходит к концу.

Первый звоночек раздался в середине лета: Морелль обнаружил у “Пациента А” прогрессирующее заболевание сердца – коронарный склероз. Это было необычно для мужчины 52 лет. У Ленина это было в том же возрасте.

Морелль объяснил в 1945 году: “Перкуссия выявила умеренное увеличение левого желудочка со смещением верхушки сердца влево от срединно-ключичной линии, хотя всё ещё в пределах пятого межрёберья. При аускультации было слышно усиление звука второй аорты во втором межрёберье по правой парастернальной линии.”

Обеспокоенный, он снял электрокардиограммы 14 августа 1941 года и отправил их профессору А. Веберу, директору университетского института в Бад-Наухайме.

Вебер диагностировал быстро прогрессирующий коронарный