Иногда, изменив до неузнаваемости внешность, она ходила в Метрополитен-музей или в кино на документальные фильмы, посвященные искусству. В начале 1955 года она все еще жила в апартаментах на последнем этаже довольно скромного отеля «Глэдстоун» на Восточной Пятьдесят второй улице, в двух шагах от Лексингтон-авеню. В свободные часы рисовала или писала стихи.

Эмигрантка

Почему-то никто из биографов не уделил должного внимания тому обстоятельству, что ее пребывание в Нью-Йорке в значительной степени приобрело очертания американского мифа. Звезда мировой величины, Мэрилин Монро и по типу личности, и по тому, как складывалась ее судьба, в первую очередь служила олицетворением «американской трагедии». Мэрилин — «женщина с тысячей лиц», как назвал ее Джером Чарин, стала примером волшебного превращения, которое многие, включая ее самое, сравнивали с преображением Золушки. Отвечая на вопрос одного французского журналиста о том, что такое, по его мнению, американская мечта, писатель Джеймс Эллрой ответил так: «Здесь каждый может стать кем-то другим». Мэрилин воплотила эту мечту в жизнь. Ее история — это чудесная и вместе с тем трагическая история бедной сиротки из лос-анджелесского пригорода — скромной, довольно пухленькой, не сказать чтобы очень красивой, но страстно мечтавшей стать актрисой. В 17 лет она вышла замуж и работала на авиационном заводе, когда ее случайно заметил некий фотограф. На протяжении нескольких лет она прозябает на задворках киноиндустрии, чтобы затем стать величайшим секс-символом всех времен и народов. Нью-Йорк гораздо больше, чем Лос-Анджелес, подходит для осуществления американской мечты. Наряжаясь в безразмерное черное пальто и шляпу «колокол», изобретая для себя экзотическое имя — Зельда Зонк, она играет роль эмигрантки, готовой у врат Америки обрести новую личность. Была Скизерцки — стала Сандерс, была Ковальски — стала Смит. Был Исидор Бейлин — стал Ирвинг Берлин. Она играет обычную женщину, которая ставит крест на своем прошлом, чтобы под исполненными надежд небесами Манхэттена сочинить себе новую жизнь. «Существует по меньшей мере три Нью-Йорка, — писал в 1949 году Элвин Брукс Уайт. — Во-первых, Нью-Йорк тех, кто здесь родился, кто чувствует себя здесь дома и считает его гигантские размеры и вечное бурление естественными и неизбежными. Во-вторых, есть Нью-Йорк жителей пригородов, каждое утро подвергаемый налету прожорливой стаи саранчи, которая к вечеру, насытившись, с громкой отрыжкой убирается восвояси. Наконец, есть Нью-Йорк чужестранцев, явившихся в поисках лучшей доли». Далее Уайт уточняет: «Из этих трех трепещущих городов самым замечательным является последний, тот, в котором воплотилась идея пункта назначения и цели». Мэрилин, вне всякого сомнения, принадлежит именно этому Нью-Йорку. Тони Кёртис, ее партнер по фильму «В джазе только девушки», говорил, что она нигде не чувствовала себя дома. У нее «не было собственного пространства», и потому Нью-Йорк мог стать ее городом. Нью-Йорк — это имя звучит для нее обещанием новизны. Воодушевление Мэрилин сродни восторгу европейцев, мечтающих об американских горизонтах. В своем романе «Страсть и забвение Анастасии Лизаветты» Хуан Карлос Мондрагон описывает, что именно она должна была почувствовать и что чувствует каждый при звуках этого волнующего имени — Нью-Йорк: «Когда попадаешь в крупный американский город, то спешишь увидеть то, что тебе уже хорошо знакомо. Каждый из нас пересекал Манхэттенский мост в автомобиле с откидывающимся верхом, каждый знает, как выглядят залы ресторанов Маленькой Италии, где автоматные очереди скосили неисчислимое множество мафиози, каждый ел рис по-кантонски в Чайнатауне. Все мы проплывали на пароме перед статуей Свободы и карабкались по ступенькам, готовые добраться чуть ли не до самого факела. Все мы хоть раз да выходили на утреннюю пробежку по аллеям Центрального парка и облетали на вертолете небоскребы, любуясь стократным отражением лучей заходящего солнца в стеклянных окнах башен-близнецов». Нью-Йорк остается тем, чем он был для его пионеров — восхитительно шумным городом. Многие испытывают непреодолимое желание влиться в этот шум, почуять под своими подошвами его гул. И Мэрилин — не исключение. В ее душе, как и в мыслях первых эмигрантов, нет места сомнениям: стоит сделать шаг за «золотые ворота», как понимаешь: обратный билет тебе уже не понадобится. «Теперь я живу в Нью-Йорке, — говорила она своему биографу Морису Золотову в июле 1955 года. — Я люблю этот город и ни за что не вернусь в Голливуд».

Нью-Йорк открыл перед актрисой возможности социального роста. Она стала одной из тысяч молодых женщин, мечтающих превратиться в New York girls. В Верхнем Вест-Сайде даже есть отель, в котором селятся девушки из приличных семей, приехавшие в город делать карьеру. Расположенный на углу Шестьдесят третьей и Сто сороковой улиц, он называется «Барбизон». За постоялицами здесь приглядывают, а мужчинам вход строго воспрещен. Клиенткам отеля предлагают уроки хороших манер и объясняют, как себя вести, чтобы тебя принимали за уроженку Нью-Йорка. Некоторые из них избирают профессию актрисы или манекенщицы. Другие становятся идеальными женами. Самой знаменитой пансионеркой «Барбизона» остается, несомненно, Грейс Келли. Но и другие звезды чувствуют свою неразрывную связь с Восточным побережьем. Достигшая совершенства New York girl всегда высоко держит голову, как Кэтрин Хепберн, и вышагивает балетной походкой, как Луиза Брукс. Мэрилин ходит не так. Она не может при ходьбе не покачивать бедрами. Достаточно взглянуть, как она поднимается по лестнице в «Зуде седьмого дня», и каждому становится ясно: эта девушка не из того города, где люди привыкли ходить пешком. Ее «сделал» Лос-Анджелес, где принято передвигаться в автомобиле. У нее походка симпатичной девчонки, которую мужчины на улице провожают свистом. Но она не обращает на них внимания — привыкла. Ее тело — словно тесто, из которого Голливуд вылепил не просто девушку, а «ах какую девушку!». Из калифорнийской печи на свет явилось восхитительное создание, безупречный автомат для пробуждения желаний, понятия не имеющий, что отвечать, если к нему обращаются с вопросами. И вот она — в Нью-Йорке, в интеллектуальном центре страны, в месте, именуемом «мозгом Америки». Она словно ответила на призыв историка Льюиса Мамфорда, который в 1922 году заявил: «Кто не хочет остаться варваром, должен жить в столице метрополии. Иначе говоря, он должен переселиться в Нью-Йорк или, по крайней мере, копировать все, что модно в Нью-Йорке». Безымянная провинциалка, рожденная от неизвестного отца и легкомысленной мамаши, типичный калифорнийский «синий воротничок», вкалывавший на фабрике, она проникает в колыбель лучших семейств Америки. Вступает на арену, занятую Вандербильтами, Асторами и Тиффани — без приглашения. Позже, во время съемок «Принца и танцовщицы», она достигнет в своем восхождении вершины. 29 октября 1956 года бывшая манекенщица, чьи вырезанные из журналов фотки шоферы-дальнобойщики вешают в кабине, скрашивая одинокие часы на бесконечных хайвеях, будет склоняться в поклоне перед ее величеством королевой Елизаветой II.

Впервые Мэрилин посетила Нью-Йорк в 1950 году. Скромную старлетку использовали в качестве дешевой приманки для рекламной кампании «Счастливой любви». В этом небольшом и откровенно глуповатом фильме она снялась в единственном эпизоде с двумя репликами. Граучо Маркс играет в нем насмешника-детектива, и она, белокурая пышечка, приходит к нему в кабинет. «Мне кажется, меня преследуют мужчины», — хлопая ресницами, сообщает ему она. «Да ну? — окинув красотку оценивающим взглядом, отвечает Граучо. — Уму непостижимо!» На киностудии решили, что присутствие в зале блондинки, так сказать, во плоти, привлечет лишних зрителей. И Мэрилин несколько месяцев колесила по стране. Во время этой поездки ее — первым из всех — фотографировал Андре де Динес. Отказавшись от традиционного приема — силуэт на фоне горизонта, — он предпочел сделать серию снимков на Тобей-бич — манхэттенском пляже. Мэрилин в белом купальнике играет на песке с зонтиком, принимая позы, типичные для настенного календаря. Таким образом, ее первая нью-йоркская фотосессия оказалась целиком и полностью выдержана в... калифорнийской эстетике.