– Это какая-то ошибка. Никаких нелегальных генетических манипуляций при моем зачатии не проводили!

– Ты что, не была на ужине? – спросил он. – Ты серьезно думаешь, что ты получилась такая как есть без вмешательства специалистов?

– Мой генетический код отличается! – процедила она. – Лео так сказал!

Джастин чувствовал, что Мэй готова запаниковать, – и дело было не только в незаконности предполагаемых действий. Она боялась оказаться частью чего-то от нее не зависящего. Боялась, что выбор сделали за нее. И если он хотел сохранить с ней хорошие отношения, этот разговор надо было заканчивать – но он не мог. Потому что знал, что говорит правду.

– Может, они ставили эксперимент? Я же не знаю… Но сама-то посуди! У тебя такой же индекс, и возраст подходит! И над твоим кодом поработали. Теперь обнаруживается точно такой же кулон – это что, совпадение? Я уверен, что подвеска что-то значит, она как-то связана с культом – и эту штуку мы еще увидим в вещах убитых!

– Так какая у тебя версия? – резко спросила она. – Генетик-мститель или безумный культ?

– Я думаю, что Каллиста права – тут замешано и то и другое.

– Ну конечно, – фыркнула Мэй. – Каллиста права! Тоже мне авторитет! Не смей впутывать меня в свои…

Тут она осеклась – увидела, что в дверях стоит мать. Судя по ее испуганному лицу и тому, как побледнела Тесса, они с Мэй орали на весь дом. А он так увлекся выяснением отношений, что не заметил.

– Все в порядке? – спросила Астрид.

– Все просто отлично, – отрезала Мэй. – Прошу прощения за то, что побеспокоили.

Она снова превратилась в ледяную принцессу – вот только глаза полыхали огнем.

– Нет, ничего не отлично! – уперся Джастин. – Декорум, говорите, надо соблюдать? Если шпильки подпускать, то элегантно? Так вот, я не собираюсь ходить вокруг да около. Я задам прямой вопрос!

И он посмотрел Астрид в глаза – ему было все равно, что она подумает о его плебейских манерах.

– Миссис Коскинен, проводились ли какие-либо генетические манипуляции, когда врач работал над зачатием Мэй?

Мэй ахнула – видимо, эту тему не поднимали. И уж тем более не поднимали открыто. Он продолжал смотреть Астрид прямо в глаза – если она начнет врать, он это увидит по лицу. Она-то, конечно, привыкла показывать миру не лицо, а маску. Приличия, манеры, декорум – вокруг этого строилась вся ее жизнь. Мэй тоже умела не показывать, что на самом деле чувствует, – но матушка ее практиковала это искусство долгие годы. Так вышло, что Джастину не пришлось ничего высматривать и выспрашивать.

Потому что Астрид просто сказала:

– Да. Проводились.

У Мэй перехватило дыхание. Она с ужасом смотрела на мать – видимо, ждала, что та скажет что-то еще. Объяснит. Или – как ей этого хотелось! – вдруг объявит, что все это шутка. Но Мэй зря ждала подобного от своей матушки – та совсем не умела шутить.

– Ты… ты это серьезно?

– Абсолютно.

Мать прошла в комнату совершенно спокойной походкой – и присела на застеленную толстым атласным покрывалом кровать так, словно собралась выпить чаю в непринужденной обстановке.

– Доктор Марч – проницательный человек. Неужели ты и вправду думала, что твоя внешность – результат действия слепого случая? Разве ты не видела своих братьев и сестру?

– Они вовсе не плохи! И они… они же твои дети!

Мэй пыталась судорожно припомнить, сколько они с Джастином успели наговорить про расследование, пока спорили. Тессе часто доводилось присутствовать при подобных беседах, но как раз в ее способности хранить секреты Мэй не сомневалась.

– Да, Май. Они мои дети. И я люблю их – как люблю тебя. А тебя я любила настолько сильно, что решила подарить тебе наивысший индекс сопротивляемости.

Мэй сглотнула – она не верила своим ушам.

– Но… это же… ты же… нарушила закон. Это же нелегально. И неэтично!

Мать пожала плечами.

– Что неэтичного в том, чтобы хотеть здоровых детей? Наше правительство неадекватно в этом вопросе. Что такого плохого мы сделали? Вот у нас родилась ты, здоровая и красивая. И что? В мире произошла новая вспышка «Мефистофеля»? Нет.

– Я не верю, что папа дал на это согласие.

– А он и не должен был давать свое согласие. Если ты помнишь, речь шла об ЭКО. Мы просто отдали в лабораторию нужные материалы, а уж они сделали свое дело. Так же были зачаты твои брат и сестра. Что мог заподозрить твой отец? Ничего. Нормальное оплодотворение яйцеклетки. Пересадка прошла успешно, я забеременела и родила тебя.

Действительно, ничего сложного. Все до тошноты легко.

Джастин скрестил руки на груди и оперся о стену – в голове кипели мысли.

– Он, наверное, что-то заподозрил, когда обратил внимание на безупречную внешность и физические способности, которым любой плебей мог позавидовать, а не только патриций.

Мать Мэй даже отрицать не стала:

– И что он мог поделать? Вернуть дочку в лабораторию?

Мэй почувствовала легкое головокружение – ей пришлось опереться рукой о шкаф. Значит, отец ни при чем. Хоть что-то нормальное посреди обезумевшей реальности.

– Вы можете назвать имя специалиста, который проводил манипуляции? – спросил Джастин.

– Я не помню, – отмахнулась мать Мэй. – Наверное, где-то оно у меня записано, но клиника все равно уже закрылась.

– Естественно, – кивнул Джастин. – Наверняка и имя проследить бы не удалось.

– Ты должна была рассказать мне правду, – проговорила Мэй.

Это все, что у нее получилось выдавить из себя.

Хотя матушку это все явно забавляло – говорила она с издевательской усмешкой:

– А зачем? Что бы это изменило? Ты бы не сбежала и исполнила долг перед семьей? Вышла бы замуж за приличного человека и помогла бы нам восполнить потери, а не путалась с плебеями?

Астрид решила сказать дочери все, что она о ней думала, но Мэй пропустила мимо ушей все горькие упреки – кроме одного:

– Потери? Это не из-за моего ли рождения у вас кончились деньги?

– Я брала взаймы, чтобы оплатить услуги клиники. Я заняла много денег, – ответила мать, подтверждая худшие опасения Мэй. – Их пришлось отдавать как раз в тот год, когда ты должна была первый раз выйти в свет. Твоя «безупречная внешность» стоила мне целое состояние.

– Может, вы и кровью заплатили? – спросил Джастин.

Мать Мэй, похоже, забыла о его присутствии. Однако его слова пробили брешь в броне презрения, на суровом лице отобразилось искреннее недоумение:

– О чем вы толкуете, молодой человек, что за чушь?