Тут она притащила какой-то несвежего вида плеер-волкмэн и стала мне его «втюхивать» за стольник. Мне стало совсем дурно. Ты что, говорю, тронулась умишком совсем? — мы же всё равно с тобой вместе, дрянь, зачем же мне его покупать? Однако этот приёмчик психоатаки подействовал: я решил пойти на компромисс и сдать не куртку, а бывший на мне найковский шот, довольно новый и купленный за 1200.

Она куда-то звякнула, потом, накинув мою куртку нараспашку (я, естественно, с замиранием сердца уже ждал её возвращения без оной), выскочила куда-то… Через десять минут она явилась с 400 рублями и оценочной ценой куртки в 700 рэ. — «что очень мало, если на крайняк — как раз полтина»

Далее всё дело как-то замялось. Она долго сидела на кухне, отвернувшись от меня в окно, покуривая настрелянные сигареты и что-то мурлыча. Я с большим внутренним нетерпением ждал… Наконец она тяжело вздохнула и, бросив на меня странный тяжёлый взгляд, произнесла:

— Ты б, Лёшь, поехал туда сам, взял полграмма, я сейчас позвоню и всё скажу…

— Но я ж никогда не ездил.

— Не бойся — тебя как раз никто не знает. Я вот не могу…

— Денег мало, надо ведь мотор брать…

— Ты ехай на автобусе — там от остановки недалеко…

— Но ты ж говорила, что если пешком, то 99 процентов — поймают!

— Не бойся, не поймают.

— Это же идиотизм!

— Ну Лёшь, — она приторно улыбнулась, попытавшись дотронуться до меня, но я рефлекторно отшатнулся.

— Ладно, — вздохнул я, — звони.

Я обернулся быстро, зарядив герыча на все, потом ещё купив демида на точке по пять рублей колесо и две «двушки» по 85 копеек в аптеке (это было почему-то стыдно, как покупать гондоны).

…Вот она ложится на пол на кухне, я склоняюсь над ней, такой знакомой и чуждой, такой любимой и ненавистной… «Ну, давай, Лёшь, быстрей», — нетерпеливо стонет она. Я очень хочу себе, но делаю ей — в вену на шее. «Ай, дует!», — нервно-капризно стонет она, а я только ухмыляюсь: I Do It! Она тихо постанывает и тоже теперь ухмыляется… Нет, этого я не мог представить!..

— О, хоть раскумарило… — она встаёт, потягиваясь, словно после сна и затягиваясь подкуренной мной сигаретой. — Чай будешь?

— Нет.

— Нет?! ты что, Лёшь?

— Не хочу.

Я нервничаю. Она — нет, и это чудесно — она чудесно, как всегда (тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить!) делает (не вынимая изо рта сигареты, блять!) мне инъекцию, и мне становится чудесно: я улыбаюсь-курю-втыкаю-засыпаю — пепел в полсигареты падает на дерьмово-картинный пол, а она ругается, дрянная пропащая крошка, наркоманская блядь ебучая, Зельцер-любовь-моя…

Хотел, дорогие, воздержаться от описания её внешности, которая меня сильно смущала… Волосы её выкрашены в радикально чёрный цвет, обрезаны почти под каре, и уже какие-то совсем не вьющиеся, а как искусственные. Лицо бледное, как восковое, волосы чёрные, глаза уже не лукавые, а высохшие, тоже как бы чёрные… Она всё теребит руку — я сразу обратил внимание: два пальца — опухшие красные с едва подсохшими ужасными гнойными ранками почти до кости — «с передозы упала с сигаретой на кухне и так и не встала»…

— Лёшь, есть ещё двести рублей? — Поехай на Н-скую, возьми ещё ханочки парочку, а?

— На Н-скую?! Да ты что — там же точно засада! Каждый день в новостях показывают!

— Да нет там никакой засады!

— Вот дрянная…

— Ну Лёшь, ведь мало… — она опять изображала маленькую капризную девочку. — Щас возьмём немножечко, и будет нормально… Баяны есть, кислый есть…

— Мало! Ясен пень мало, а завтра что?! Немножечко! Хуёжечко! У меня всего на полгода жизни осталось полторы тыщи и пиздец! И выгляжу я между прочем не как школьник-мажор, а как бородатая недобрая наркотическая скотина! (под машинку, выбриты виски, а сзади косичка).

— Ну Лёшь.

— Ладно, оу’кей, ай ду ит! — лихорадочно тушу сигарету и иду, едва не бегу одеваться. — Это, дорогая моя, называется «под каблуком»…

— «На игле»! — остро сострила она, а потом ещё: — Лёшечка, и мусор захвати выбрось. И это… сигарет нет… — и улыбается почти невинно…

Лишь поднявшись и выйдя на воздух, я ощутил как меня прекрасно забрало. Покупая сигареты, поразился, каким еле-еле дрожаще-существующим стал мой голос. Вернулся, принеся ведро и курение. Она уже нетерпеливо нервничала, уже ждала.

— Ну побыстрей, Лёшь, ладно?

7.

В автобусе я клевал носом и только начал засыпать, слышу: «Не спи, — вставай!»

Продираю глаза — Фельетон — всеобщий факультетский кореш и бесшабашнейший алкаш!

— Здорово-здорово, туда-сюда, где-работаешь…

— Госнаркоконтроль.

— Чё, серьёзно?

— Ну. Новое ведомство.

На мгновенье я запнулся — больно дикой показалась мелькнувшая мысль — но это же наш Фельетон — завсегдатай списков на отчисление и филфаковского сортира, а также общаги и рыгаловок, участник всех драк, чемпион области по дзюдо, а главное особа, особо приближённая к группе «Большие Надежды», где играли младо-попсовые О’Фролов и Коробковец, — короче, чуть ли не более знаменитый чем ОФ алкоголик и ёбаный придурок.

— А взять через тебя нельзя? — Я был в довольно хорошем тонусе, чуть ли не в эйфории, и ничего не боялся (что, как вы заметили, для меня кра-айняя ре-едкость!..).

Он пристально посмотрел на меня, прямо в глаза.

Я невольно улыбнулся и сделал движение выходить, поднимая воротник, отводя взгляд. Эта остановка особенная.

— А куда это мы, молодой человек, едем так поздно и с сужеными зрачками?

— I see… I see… Блять, not a blind!

— Да так, — вышел вместе с ним, и оказалось, что нам по пути, но я пошёл в другую сторону. Как же быть? To be or continued?

Походил чуть-чуть по подворотням, помочился, покурил и решил пойти туда. Она ведь ждёт. И сам я жду только одного.

Спокойно, руки из карманов не вынимаем, слышу я с двух сторон, уголовный розыск и наркоконтроль (а причём тут угро?!). Коннект гаддамт датс, унд ихь бин глюклихь, бэйб! (Не стихи, так проза?!)

Ну вот, мои золотые, мы и подошли к финалу… Как прекрасен героин, я вам не смогу объяснить на пальцах, как ужасна любовь — извольте: возьмите четыри ручки или карандаша, зажмите их между пальцами левой руки, а теперь правой что есть мочи сдавите пальцы!

* * *

…Ради таких моментов и стоит жить. Но совершенство, как заметил м-р Дёрден, не может длиться вечно — особенно с Максом!..

«Эля, Элечка, — шепчу я в постели, навалившись на неё сверху, прижимаясь лицом к её нежному лицу, — все эти две недели я пытался не думать о тебе, проклинать тебя… А вчера проснулся ночью и понял, что крыша моя едет… я проснулся в жутком страхе от того, что мне ясно представилось, что вот я лежу и я навсегда потерял тебя — что больше никогда, никогда не буду я лежать рядом с тобой! Я чувствую, что я тебя теряю. Ты ведь уходишь, бросаешь меня… Как там твой Игорёчек? В последний раз решила со мной, да?»