в приходской школе Килверта спросили, кто сотворил мир, и один малыш ответил: «Мистер Эш».

Фрэнни выразила свой восторг довольно громко. Зуи обернулся, посмотрел на нее и — «непредсказуемый» молодой человек! — скорчил очень кислую мину, как будто внезапно отрекся от всяких проявлений неуместной веселости. Он снял ногу с подоконника, опустил окурок сигары в пепельницу на письменном столе и отошел от окна. Он медленно двинулся по комнате, засунув руки в карманы, но все же направляясь в какое-то определенное место.

— Пора мне отсюда убираться. Я приглашен к ленчу, — и тут же наклонился, неторопливо и по-хозяйски всматриваясь в глубину аквариума. Потом настойчиво постучал ногтем по стеклу.

— Стоит мне отвернуться на пять минут, как все морят моих черных моллинезий голодом. Надо было взять их с собой в колледж. Я же знал.

— Ой, Зуи. Ты это повторяешь пять лет подряд. Пошел бы и купил новых.

Зуи продолжал стучать по стеклу.

— Все вы, школьные ничтожества, одним миром мазаны. Жесткие, как гвозди. Это, брат, не простые черные моллинезий. Это родные существа.

Сказав это, он снова растянулся на ковре, уместившись благодаря своей худобе в довольно узком пространстве между настольным радиоприемником «Штромберг-Карлсон» и набитым до отказа кленовым стеллажом для журналов. И снова Фрэнни были видны только каблуки и подошвы его ботинок. Однако не успел он улечься, как тут же снова сел, и его голова и шея внезапно выскочили из-под прикрытия — эффект был жутковато-комический, вроде трупа, выпадающего из шкафа.

— Молитва идет полным ходом, а? — сказал он. И снова исчез из виду. С минуту он молчал. А потом, с таким сверхизысканным акцентом, что слова едва можно было разобрать: — Нельзя ли с вами перекинуться парой слов, мисс Гласс, если не возражаете?

На это с дивана ответили отчетливо зловещим молчанием.

— Тверди свою молитву, если хочешь, или возись с Блумбергом, или кури вволю, только обеспечь мне пять минут нерушимого молчания, сестренка. И, если это возможно, никаких слез. О'кей? Ты слышишь?

Фрэнни ответила не сразу. Она поджала ноги, укрытые пледом. И покрепче прижала к себе спящего Блумберга.

— Я тебя слышу, — сказала она и подобрала ноги еще больше, как в крепости поднимают подъемный мост, готовясь к осаде. Она помолчала, потом заговорила снова: — Можешь говорить все, что тебе угодно, только без оскорблений. Сегодня утром я просто не готова к взбучке. Понятно?

— Никаких взбучек, никаких взбучек, сестренка. И я никого никогда не оскорбляю. — Руки у него были благочестиво скрещены на груди. — О, порой я немного резок, да, если на то есть повод. Но оскорблять — нет, никогда. Я лично всегда полагал, что самый лучший способ ловить мух…

— Я серьезно говорю, Зуи, — сказала Фрэнни, обращаясь более или менее к его ботинкам. — Кстати, я хотела бы, чтобы ты сел. Каждый раз, как здесь учиняются адские скандалы, прямо смешно, что все это доносится именно с того места, где ты лежишь. И на этом месте всегда лежишь именно ты. А ну-ка, сядь, пожалуйста.

Зуи закрыл глаза.

— К счастью, я знаю, что ты шутишь. В глубине души ты этого не думаешь. Мы с тобой в глубине души знаем, что это единственный кусочек священной земли во всем этом проклятом доме с привидениями. Как раз в этом месте я держал своих кроликов. А они были святые кролики, оба. По сути дела, это были два единственных кролика-отшельника в целом…

— Да перестань ты! — сказала Фрэнни, явно нервничая. — И если хочешь что-то сказать, начинай. Я только прошу, чтобы ты хоть чуть-чуть помнил о такте, я себя сейчас так плохо чувствую — вот и все. Ты — самый бестактный человек из всех, кого я знаю, это точно.

— Бестактный? Ничего подобного. Откровенный — да. Темпераментный — да. Пылкий. Жизнерадостный, может быть, излишне. Но никто никогда не…

— Я сказала: бестактный! — перебила его Фрэнни довольно горячо, но рассмешить себя она не давала. — Попробуй только заболей как-нибудь и пойди сам себя навести, тогда ты поймешь, какой ты бестактный! Когда кому-нибудь не по себе, то ты — самое невыносимое существо, какое я знала в своей жизни. Стоит только чихнуть, знаешь, как ты себя ведешь? Каждый раз, как окажешься поблизости, ты смотришь на человека, как враг. Ты абсолютно не способен сочувствовать, ты — самый бесчувственный человек на свете. Да, самый!

— Ладно, ладно, ладно, — сказал Зуи, не открывая глаз. — Нет, брат, совершенства на земле. — Чуть смягчив и сделав повыше свой голос, он без напряжения, не переходя на фальцет, продемонстрировал Фрэнни хорошо знакомую манеру их матери, и, как всегда, очень похоже.

— Мы сгоряча говорим такое, молодая леди, что вовсе не собирались говорить и о чем назавтра придется очень пожалеть.

Потом он неожиданно нахмурился, открыл глаза и несколько секунд глядел в потолок.

— Во-первых, — сказал он, — ты, кажется, думаешь, что я хочу отнять у тебя твою молитву. Не хочу. Не собираюсь. Что до меня, то ты можешь валяться на этом диване и повторять хоть до конца своих дней Введение к Конституции, но вот чего я хочу…

— Прекрасное вступление. Просто прелесть.

— Что такое?

— Ничего. Ну, говори, говори.

— Я уже начал говорить, что против молитвы ничего не имею. Что бы там тебе ни казалось. Знаешь, ты ведь далеко не первая, кто решил творить Иисусову молитву. Я некогда обошел все армейские и флотские магазины в Нью-Йорке — искал подходящий для странника рюкзак. Я собирался набить его хлебными корками и отправиться пешком бродить по всей стране, черт ее побери. Творя молитву. Неся слово Божие. И все такое. — Зуи помолчал. — И, ей-богу, я говорю это не ради того, чтобы дать тебе понять, что некогда и я был Чувствительным Молодым Существом, как Ты.

— Тогда зачем ты это говоришь?

— Зачем я это говорю? А затем, что мне надо тебе кое-что сказать, а я, может быть, вовсе и не имею права об этом говорить. По той причине, что и меня когда-то обуревало желание творить эту молитву, а я не стал. Может, мне просто завидно, что ты за это взялась. Очень может быть, честно говоря. Во-первых, я вечно переигрываю. И более чем вероятно, что я, черт побери, не желаю быть Марфой, когда ты строишь из себя Марию[14].

Фрэнни не удостоила его ответом. Но она подвинула Блумберга поближе и как-то неловко, нерешительно прижала его к себе. Потом она посмотрела на брата и сказала:

— Ты — бесенок. Ты это знаешь?

— Только без комплиментов, дружище, — может, со временем