хотелось послать все к черту и вообще отказаться от любых лекарств. Конечно, я понимала важность сна, и мне даже нравилось странное густое облако, которым окутывал меня дарвон. Но сейчас я училась на дневном отделении и в первом семестре взвалила на себя целых пять учебных курсов, а снотворное пагубно сказывалось на концентрации внимания. Однако валиум оказался более эффективным. По ночам он погружал меня в глубокий сон, зато днем оставлял голову намного более ясной. Две чашки кофе и бег трусцой помогали полностью очистить голову от ночной мути. Но мне не нравилась роль валиума, этого «маминого маленького помощника»[98] в дневные часы. Итак, с одобрения доктора Джеллхорн в часы бодрствования я принимала таблетку, только если чувствовала, что меня начинает сильно трясти.

У горя странные и непостижимые пути. С утра тебе кажется, что день начался неплохо (неплохо в моем случае — уже большая победа), но тут взгляд падает на влюбленную парочку твоего возраста, которая гуляет, держась за руки, или слышится хлопок в карбюраторе автомобиля, или ты видишь что-то зеленое определенного оттенка, напоминающего потрепанный твидовый пиджак Киарана, его любимый (в нем он, собственно говоря, и погиб)… Любая подобная мелочь была способна моментально отправить меня в нокаут, если бы не валиум, но и теперь все напоминало: Все это останется с тобой и не исчезнет завтра, как по волшебству. Теперь это часть тебя. И так будет всегда.

Доктор Джеллхорн никогда не заводила со мной разговоров о каких-либо моих переживаниях. Здесь, в Вермонте, лучшим лекарством от стресса считалась бодрая прогулка по берегу озера Шамплейн, и Джеллхорн одобряла мои планы выходить на ежедневную пробежку. Я даже вложила семьдесят пять долларов в новый гоночный байк «швинн» с пятью передачами. Уговорила меня побаловать себя велосипедом Рейчел, которая как-то незаметно взяла на себя роль моей старшей сестры. Именно Рейчел помогла мне и найти квартиру-студию в небольшом многоквартирном доме в центре города. Такое жилье меня вполне устраивало. Дом располагался в узком переулке и потому не слишком бросался в глаза. Но ему было присуще особое обаяние ретро, а арендная плата оказалась невысокой. Я буквально вцепилась в этот вариант. В квартире я ничего не стала менять, только купила постельное белье, полотенца и кое-какую кухонную утварь. Я ничего не развешивала по стенам, но в магазине подержанных вещей приобрела узкую пятиярусную книжную полку, уже к Рождеству битком набив ее книгами.

Чтобы справляться с пятью учебными курсами, нужно было много читать — отличный предлог для меня, позволявший не включаться в жизнь колледжа. Мои однокашники оказались дружелюбными, увлеченными ребятами, меня часто приглашали на кофе, пиво, на вечеринки по выходным. Я всегда вежливо отказывалась, объясняя, что в последнее время очень загружена. Я старалась вести себя сдержанно, избегая любого упоминания или реакции на свой «инцидент». Возможно, это объяснялось тем, что я не хотела позволять кому бы то ни было разделять свое горе. Разве могла я объяснить, что человек, рядом с которым я надеялась прожить всю жизнь, теперь лежит в вечно сырой земле Ольстера… а его лицо все равно маячит перед моими глазами везде, куда бы я ни посмотрела?

Когда одна из преподавательниц литературы, Джейн Сильвестер, переехавшая сюда из Англии и носившая скромные твидовые юбки и свитера крупной вязки, упомянула, что «прекрасно понимает, как мне тяжело справляться с последствиями полученной травмы», я довольно злобно огрызнулась:

— Что, разве по факультету разослали сообщение: «Осторожно, среди нас есть неуравновешенная девица, пережившая взрыв бомбы»?

Профессор Сильвестер объяснила, что она получила эту информацию от Рейчел, поскольку у нее ужасное плоскостопие, а Рейчел — лучший рефлексотерапевт в этих краях. Сама я тоже оценила массажный талант Рейчел и согласилась на ее предложение проводить три сеанса рефлексотерапии в неделю за весьма умеренную плату. Во время следующего сеанса, выдержав ее обычные приветственные объятия, я развязала ботинки, сняла носки и тихо, вежливо, не повышая голоса, попросила ее никому больше не рассказывать о моих ранах и травмах.

Сперва Рейчел стала оправдываться:

— Да я была уверена, что твои преподаватели и так обо всем знают.

— Вряд ли я стала бы писать об этом в заявлении о переводе в колледж, — огрызнулась я.

Когда же Рейчел начала массировать мои ступни, пытаясь нащупать узлы напряжения, я попыталась расслабиться и закрыла глаза. Я ненавидела себя за то, что набросилась на нее, что была такой колючей по отношению к своему единственному другу в Берлингтоне. Вместе с тем я задалась вопросом (Берлингтон — очень маленькое место), что известно обо мне всем остальным. Рейчел, должно быть, прочитала мои мысли, она сильнее нажала на пальцы ног и сказала:

— Неважно, кто что-то знает, а кто не знает ничего. Что тебе действительно необходимо усвоить, Элис, так это то, что все, случившееся с тобой в Дублине, стало теперь частью твоего существа. Тебе нужно просто принять этот факт, как и те изменения, которые он внес в самую твою сущность. Это значительный психический сдвиг, настолько значительный, что тебе понадобится время, чтобы научиться воспринимать мир с учетом этого. Но как бы ужасно ни было все то, что случилось с тобой и с тем юношей, которого ты так любила, другой удивительный аспект этой трагедии заключается в том, что ты выжила, ты была спасена. Тебе нужно двигаться дальше. Ведь тебе было позволено и дальше пользоваться даром жизни. Нет, я не верю в божественное вмешательство, руку Бога и все такое. Но я верю в карму, в силы Вселенной, которые приходят нам на помощь в определенный момент. Что-то кармическое спасло тебя, Элис. Можешь отмахнуться и считать это чушью. Но я совершенно уверена, что какая-то сила решила: Она не готова уйти, ей еще есть над чем поработать, она еще может внести свой вклад. Она заслуживает получить больше времени. Я отдернула ноги:

— То есть ты хочешь этим сказать, что Киаран был готов уйти, а эти твои кармические силы решили, что ему самое время умереть?

— Едва ли. Я знаю лишь одно: карма может иногда защитить, послужить щитом. Твоя карма именно так и поступила.

— Но она не защитила человека, которого я любила.

— Всех нас рано или поздно призывают в мир иной, и трудно, почти невозможно знать, что определяет этот переход, а что удерживает нас здесь.

— Прошу прощения, но я честно считаю, что все это полная ерунда, — сказала я, хватая свои носки и ботинки. — Ты хоть представляешь, чего мне стоит прожить каждый гребаный день?

Рейчел снова взялась