— Колдуну было непонятно. Но именно это-то и сгубило Знахаря, и он сам лёг в землю — только убили его люди, которых он лечил. Сыновья Колдуна смотрели из-за деревьев, как бьют колами по телу старика, и только удивлялись людской сноровке.

Потом они отловили всех детей Знахаря и предали их, связанных, реке. Когда вода сомкнулась над последним в роду Знахаря, Колдун ещё лежал под землёй и бездумно отдыхал от солнца.

Сейчас пространство города было очищено, и Колдун, вернувшись, долгое время жил в нём, как на чистом и вольном лугу, где пахнет травой и свежестью, где неоткуда ждать беды.

Но теперь он чувствовал, что Знахарь не спит и перемещается по улицам города.

Знахарь поселился в своих прежних местах — теперь там чадил завод, бодрый факел горел на высокой трубе, вокруг были болота и странные поселения. Первым делом он встретил вьетнамского колдуна, который долго притворялся глуховатым. Потом они кое-как договорились, и Знахарь некоторое время прожил в огромных корпусах брошенной фабрики, где из каждого угла раздавался стрёкот швейных машинок. Племя подопечных вьетнамского собрата было многочисленно и так же однородно, как лягушки на просёлочной дороге.

Сначала Знахарь думал, что они заполонили весь город, но потом понял, что в этих местах вместе с людьми поселилось слишком много разных вер и суеверий. Восток пришёл на его землю — но это не пугало Знахаря. Он видел слишком много примеров того, как приходил Восток, а потом откатывался назад, как Запад валом прокатывался на Восток, но сразу исчезал, изнемогая.

Он знал, что закон един на всех, и спокойно говорил с колдунами с берегов Каспия и пустынь Азии.

Знахарь быстро узнал судьбу своего врага, но больше его занимало другое. Кроты и землеройки нашептали ему в мёртвое ухо тайну, и эта тайна была сладкой как месяц, тягучей как леденец.

Тайна была в том, что его род не пресёкся.

Они и сам чувствовал это — что-то родное существовало на земле. Иногда ему даже казалось, что и дом его цел, только в другом месте.

Как-то он вернулся к изгибу дороги, тому месту, где стояла его изба, и теперь уже ясно увидел, что от места идёт след, будто его дом удирал от преследователей, роняя старый мох из брёвен и щепки.

След терялся, но Знахарь продолжал изучать окружающий его мир.

Несколько раз к нему, похожему на нищего, приближались милиционеры, но он легко отводил им глаза. Однажды битком набитый автобус приехал во вьетнамское общежитие с проверкой, но высыпавший из него отряд недоуменно слонялся вокруг фабрики.

Милиционеры покрутили головами, хором помочились на бетонный забор, да так и уехали. Вьетнамский колдун зауважал Знахаря ещё сильнее, но попросил не мешать его делу — он просто покупал милиционеров. Чтобы не обидеть, вьетнамский колдун стал снабжать Знахаря настоящим бальзамом — эти красные баночки с золотой звездой, лежавшие раньше везде, отчего-то пропали.

Вскоре Знахарь переехал — поближе к людской толкотне. Он ни в чём не нуждался, вокруг происходило необычное безумие. Такое он видел накануне войн и революций.

Все что-то продавали и покупали, на улицах было полно пьяных, как яйца на Пасху, бились друг об друга дорогие автомобили.

И с ненавистью смотрела на это угрюмая мазутная толпа городских окраин.

Он поселился в квартире выжившего из ума профессора. Квартира была запущена, по стенам висели фальшивые обереги и камни силы. Ни один из них не действовал — и Знахарь с улыбкой касался их, думая, не придать ли им хоть какую-нибудь силу.

В квартире к стенам жались плакаты и противоречивые лозунги, прибитые к деревянным шестам — профессор таскался с ними на митинги и демонстрации. Мода на это занятие прошла, и часто он стоял под дождём на какой-нибудь площади с двумя-тремя сумасшедшими старухами.

Мимоходом Знахарь вылечил ревматизм, давно поселившийся в худой профессорской спине. В тот день, когда луна пошла на убыль, он пробормотал нехитрые заклинания, и болезнь начала исчезать вместе с худеющей луной, да так и пропала навсегда.

Несколько раз на улице он видел внуков Колдуна — но они прошли сквозь него, как сквозь туман. Можно было бы поймать одного зазевавшегося, и прямо где-нибудь за гаражами, или у мусорных баков, высосать у него всю память — но было рано. Тогда его хватятся и поймут, что он ищет.

Пусть Колдун думает, что его давнишний противник слаб и доволен тем, что ему выпало.

И правда, его не тревожили больше. Двойник Знахаря, сделанный из травы и проволоки сидел во вьетнамском общежитии, совал кусок ткани под бьющуюся и клекочущую механическую иглу и сам был обряжен в то, что шил — версаче и прада.

Двойник послушно подавал паспорт со вложенными в него деньгами проверяющим, и два внука колдуна, когда заглянули с проверкой, тоже спрятали в свои фальшивые мундиры вполне настоящие американские бумаги с портретами.

Лейтенант пожарной службы жил на краю города. За домом и днём и ночью грохотала граница города — огромная окружная дорога. Часто лейтенант ночевал в пожарной части, чтобы не трястись в автобусах поутру и чтобы не видеть смутных беспокойных снов под шум ночных машин.

Сослуживцы любили его, хотя и считали заговорённым — многие из них не боялись огня, но только лейтенант избегал ожогов.

Что-то было в этом неестественное, но лейтенант жил со всеми вровень, и о нём не судачили.

Наоборот, его караул считался счастливым — лейтенант знал толк в обращении с огнём. Одного он не любил: когда пожарные тащили вещи из погорелого дома. А время было голодно, огонь списывал всё, зачищал и подчищал любую ценность, как бы входя в сговор с невысоким окладом и нищим пайком пожарного. Но рядом с лейтенантом никакая вещь, взятая с пепелища, не шла впрок.

Все его предки были пожарными — один, странствуя по деревням, усмирял огонь молоком только что отелившейся коровы, другой кидал через пламя пасхальные яйца и весьма преуспел в тушении. Ещё один привёз в Россию трубы конструкции знаменитого механика Ван ден Хейдена и всю долгую морскую дорогу спал на них, чтобы сберечь от лихих людей. От него в роду остался камень, нарицаемый уакинф. Уакинф, или яхонт, как казалось лейтенанту, светился в глубине шкафа, отмеряя остатки сна до дежурства.

В лихое время умирания империи ему часто приходилось ездить на поджоги — горели склады и автомобили. Горели киоски и ларьки, они вспыхивали как свечки, и иногда в них колотились, беззвучно крича, запертые продавцы.