– Понимаю, – сказал доктор Дарувалла, который также начал осознавать, почему разъяренные трансвеститы не смогли нанести серьезный ущерб ни плоти, ни неукротимой воле Мартина Миллса.

Далее доктор обнаружил, что стоит в гостиной и смотрит, как миссионер ложится на диван, – как они вышли из ванной комнаты, доктор не помнил. Тогда-то иезуит и вручил железный ошейник доктору, который принял это штуковину с явной неохотой.

– Вижу, что это мне здесь не понадобится, – сказал схоласт. – Тут и без того хватит напастей. Святой Игнатий Лойола тоже изменял свое отношение к подобным инструментам умерщвления плоти.

– Изменял? – сказал Фаррух.

– Думаю, он перестарался с ними, однако только из-за явного отвращения к своим прежним грехам, – сказал иезуит. – Фактически в последнем варианте «Духовных упражнений» святой Игнатий выступает против подобных наказаний плоти – он также не одобряет и слишком суровых постов.

– Как и я, – сказал доктор Дарувалла, не зная, куда деть этот ужасный капкан.

– Пожалуйста, выбросьте его, – сказал Мартин. – И если вас не затруднит, скажите карлику, что он может взять себе плетку. Мне она больше не нужна.

Доктор Дарувалла был осведомлен о рукоятках от ракеток, поэтому его обдало холодом при мысли, что́ карлик может утворить с этой плеткой. Затем доктор обнаружил, что Миллс уже спит. С переплетенными пальцами на груди и с абсолютно блаженным выражением на лице, миссионер напоминал мученика по пути в Царствие Небесное.

Фаррух привел в гостиную Джулию, чтобы та посмотрела на близнеца. Поначалу она приблизилась лишь до столешницы и разглядывала Миллса так, будто это был заразный труп, но доктор убедил ее подойти. По мере приближения к Мартину Миллсу Джулии становилось все светлей и легче. Казалось – по крайней мере, пока он спал, – Мартин умиротворяюще действовал на всех окружающих. В конце концов Джулия опустилась на пол возле дивана. Позже она скажет, что миссионер напомнил ей Джона Д., только более молодого и беззаботного, хотя Фаррух объяснял это тем, что Мартин не занимался тяжелой атлетикой и не пил пива – а значит, у него нет ни мускулов, ни пивного животика.

Не помня, когда он успел сесть, доктор обнаружил себя на полу рядом с женой. Они оба сидели возле дивана, будто зачарованные спящим, когда с балкона вошел Дхар, чтобы принять душ и почистить зубы, и первым его впечатлением было – что Фаррух и Джулия молятся. Затем киногерой увидел мертвеца – во всяком случае, Дхару показалось, что это мертвец, – и, не подходя ближе, он спросил:

– Кто это?

Супруги были шокированы тем, что Джон сразу не узнал брата-близнеца, – актер все-таки прекрасно знал свои внешние данные, видел себя в различном гриме, включая тот, что радикально его менял, но только он никогда не видел подобного выражения на собственном лице. Не могло оно излучать блаженство, ибо даже во сне Инспектор Дхар не представлял себе счастья в Царствии Небесном. У Дхара было много выражений лица, но ни одно из них не отдавало святостью.

Наконец актер прошептал:

– Ну о’кей. Я понял, кто это, но что он здесь делает? Он что, умирает?

– Он учится на священника, – прошептал Фаррух.

– Господи Исусе! – сказал актер.

Либо он должен был сказать это тише, либо конкретное имя, произнесенное им, было желанным для ушей Мартина Миллса, но на лице спящего миссионера расплылась такая благодарственная улыбка, что Дхар и супруги Дарувалла внезапно почувствовали смущение. Молча они на цыпочках перебрались на кухню, будто разом устыдившись, что шпионят за спящим. Что их действительно тревожило и заставляло чувствовать себя не в своей тарелке – это полная в данный момент гармония человека с его собственной душой, хотя ни один из них не смог бы определить, что именно так задело их.

– Что с ним случилось? – спросил Дхар.

– Ничего с ним не случилось! – ответил Дарувалла и поразился тому, что сказал это о человеке, которого стегали плеткой и избивали, пока он призывал к своей вере проституток-трансвеститов.

– Я должен был предупредить тебя о его приезде, – робко добавил доктор, на что Джон лишь округлил глаза, – он, как правило, сдерживал гнев. Джулия тоже округлила глаза.

– Насколько я понимаю, – сказал Фаррух Джону Д., – ты сам должен решить, стоит ли говорить ему о твоем существовании. Хотя не знаю, удобно ли говорить это прямо сейчас.

– Забудь про сейчас, – ответил Дхар. – Лучше скажи, какой он?

Доктор Дарувалла не мог произнести вслух первое, что пришло ему на ум, – «сумасшедший». Вторую мысль он чуть не озвучил: «как ты, только он говорлив». Однако тут было явное противоречие – сама идея говорливого Дхара могла оскорбить кинозвезду.

– Я спросил, какой он? – повторил Джон Д.

– Я видела его только спящим, – сказала Джулия.

Оба они посмотрели на Фарруха, у кого на тему «какой он, Мартин Миллс» в голове было абсолютно пусто. Ни одна картинка не вспыхнула в его мозгу, хотя миссионер ухитрился подискутировать с ним, прочесть ему лекцию и даже поучить, находясь притом в голом виде.

– Он какой-то одержимый, – осторожно предположил Фаррух.

– Одержимый? – спросил Дхар.

– Liebchen, и это все, что ты можешь сказать? – удивилась Джулия. – Я ведь слышала, как он что-то говорил в ванной!

– В ванной? – спросил Джон Д.

– Он очень решительный, – ляпнул Фаррух.

– Полагаю, это и должно следовать из его одержимости, – с сарказмом сказал Инспектор Дхар.

Доктор возмутился – они хотели, чтобы он выдал им характер иезуита только на основании одной лишь столь странной встречи?

Доктор Дарувалла не знал истории еще одного одержимого – величайшего одержимого XVI века Игнатия Лойолы, которым так вдохновлялся Мартин Миллс. Когда Лойола умер, так и не позволив при жизни написать его портрет, братья ордена решили запечатлеть образ умершего. Это попробовал сделать знаменитый художник, но у него ничего не получилось. Последователи заявили, что посмертная маска, снятая неизвестным, тоже не передавала истинного лица отца-иезуита. Еще три художника также попытались ухватить его образ, но у них была для этого лишь посмертная маска. И тогда все пришли к выводу, что Бог не хочет, чтобы изображали его слугу Игнатия Лойолу. Доктор Дарувалла не знал, как дорога Мартину Миллсу эта история, однако новому миссионеру, несомненно, польстили бы те усилия, с какими доктор пытался описать даже такого неоперившегося слугу Господа, как этот простой схоласт. Фарруху показалось, что он нашел точное слово, – но он тут же забыл его.

– Он хорошо образован, – выдавил из себя Фаррух; Джон Д. и Джулия тяжело вздохнули. – Черт подери! Он непростой! – воскликнул доктор. – Слишком рано делать о нем выводы!

– Тсс… Ты его разбудишь! – сказала Джулия Фарруху.

– Если слишком рано делать