А то, что боевой крейсер, на котором в течение всей операции размещался командный пункт, и оба тяжелых броненосца, корректировавшие огонь, были распылены на атомы с такой же легкостью, как и корабли, действовавшие в тучах планеты, хотя первые тоже могли действовать в газовой атмосфере и в это время находились в космосе, — эта мелкая подробность каким-то образом потерялась в общей катастрофе и была удобнейшим образом забыта среди всей этой истерики.

И вот теперь они потеряли Фассина и потеряли ниточку, которая могла их вывести на пресловутый список. Хуже того, возникли серьезные проблемы с разведкой — их просто облапошили. Старый насельник Валсеир, видимо, что-то подозревал, или же его предупредили. Они знали об этом по той простой причине, что информация, которую предоставил старик (едва ли не последние данные, попавшие к высшим военным чинам в Сепекте, прежде чем все пошло коту под хвост), оказалась при последующей проверке ложной. Насельника (якобы живущего в Дейлте), о котором Валсеир говорил Фассину, не оказалось в природе. А они из-за этого потеряли около семидесяти первоклассных кораблей, потеряли просто без всякого толку (этих кораблей им будет серьезно не хватать, когда вторжение запредельцев с заморышами начнется по-настоящему). К тому же они крупно поругались с насельниками, с которыми и раньше-то ссориться не рекомендовалось, не говоря уже о нынешней ситуации, когда в загашнике у них вдруг обнаружились штуки, способные поставить на колени флот Меркатории. Как утверждали военные недоумки, это был подлинный бриллиант чистейшей воды, творение гения, осколочное, многоступенчатое, разделяющееся, разрывное, регенеративного действия оружие недоумков.

На самом деле именно этот последний пункт в длинном списке катастрофических последствий (связанных с последующими действиями и сигналами насельников) стал вовсе не такой плохой новостью, как мог бы. Хоть что-то позитивное.

У Салууса шло заседание. Он ненавидел заседания. Они были необходимой частью жизни промышленника, вообще предпринимателя, владеющего любым бизнесом, но он тем не менее их ненавидел. Он здорово насобачился проводить заседания (частично в этом ему помог опыт батюшки), работая с людьми и информацией до, во время и после них, но даже когда заседания были короткими, а вопросы — важными, ему казалось, что он попусту тратит время.

Но они редко были короткими, и на них редко решались важные вопросы.

А это заседание даже не было его заседанием. Не он, как это ни странно, стоял у руля. Его пригласили. Пригласили? Его доставили сюда. Это слово лучше отражало ситуацию.

Он предпочитал селекторные или голографические заседания. Они обычно были короче (хотя и не всегда — если каждый на своем месте чувствовал себя по-настоящему комфортно, то все могло затянуться до бесконечности), и ими было легче управлять (главным образом, легче ставить точку). Но кривая распределения заседаний, похоже, была такова: те, кто находился в нижней части организационной пирамиды, проводили множество реальных заседаний, подразумевающих личное присутствие (нередко, как подозревал Салуус, лишь вследствие того, что их участникам просто было нечего делать, а потому у них возникало много свободного времени, вместе с потребностью казаться значительными). Стоявшие на средних и верхних ступенях иерархической лестницы проводили больше голографических заседаний, потому что этим сберегали время, а лица, с которыми им нужно было общаться, стояли так же высоко, так же страдали от нехватки времени и нередко находились за тридевять земель. Но вот когда (и это было немного странно) вы забирались на самый верх, количество заседаний, требовавших личного присутствия, снова начинало возрастать.

Может быть, это показывало, какую часть своих полномочий ты смог передать другим, может, это был способ навести страх на подчиненных среднего звена, может, это было связано с тем, что на таких заседаниях обсуждались крайне важные вопросы и тебе необходимо было видеть все особенности физической реакции участников (чего не обеспечивали голографические заседания, где невозможно было уловить, что кого-то бросило в пот, а у кого-то начался нервный тик), чтобы быть уверенным: ты имеешь дело с релевантной информацией.

Нет, конечно, хорошая голограмма могла показать и все это, но, с другой стороны, хорошая предтрансляционная корректирующая камера могла сгладить такие детали. Теоретически какой-либо участник селекторного заседания мог подпрыгивать, как от электрошока, пот с него мог катиться ручьями, но при наличии у него хороших корректирующих камер он мог выглядеть олицетворением невозмутимости.

Хотя кое-что, конечно, можно было сделать и на реальном заседании. На тринадцатилетие сына батюшка Салууса устроил для него неожиданную вечеринку, а впоследствии сделал не менее неожиданный подарок в виде месячного и не совсем безболезненного курса в косметической клинике, где ему подлечили зубы и расширили глаза с изменением цвета (внешность Салууса была сформирована пренатально, но что за проблема — батюшка имел полное право изменить свое прежнее решение). Но самое главное, в клинике уменьшили его нервозность, повысили способность к концентрации и дали возможность управлять потовыми железами, выбросом феромонов и гальванической реакцией кожи (последние три операции были не вполне законными, но клиника принадлежала дочерней компании концерна Кегара). Все это давало хорошую фору на заседаниях, дискуссиях и просто неформальных встречах. Да и для искусства соблазнять это было неплохим дополнением, если твои бездонные карманы и владение огромными деньгами почему-либо не возымели должного эффекта.

Сейчас шло заседание Чрезвычайного военного комитета с участием высших военных чинов, собравшихся в углубленном на два-три километра командном бункере под одним из нескольких усиленно, хоть и неявно, охраняемых особняков, разбросанных по окраинам Боркиля.

Высшие военные чины собрались, однако без иерхонта Ормиллы. Он явно стоял слишком высоко, чтобы посещать какие-то заседания, пусть и такие важные, как заседание Чрезвычайного военного комитета, даже когда судьба системы стала еще более сомнительной после катастрофического решения навалиться на Наскерон всей массой в тот самый миг, когда им показалось, что они получили в руки конец веревочки, которая приведет их к (пусть даже мифическому) насельническому списку.

И почему у него на заседаниях мысли всегда отклонялись, а если конкретнее — отклонялись по направлению (какое там — шли прямой дорогой!) к сексу?

Он поглядывал на женщин, тоже участвовавших в заседаниях, и обнаруживал, что ему трудно не представлять их голыми. Это случалось, даже когда женщины не были особо привлекательными, но неизменно — зачастую с довольно яркими подробностями, — если женщины были хоть немного хорошенькими. Наверное, думал он, это связано с тем, что он имеет возможность долго смотреть на них, пока они говорят, а может, и просто с внутренним желанием сбросить к чертям этот слабый налет цивилизации, не притворяться больше добропорядочным служащим компании и вернуться к пещерному состоянию, когда красотку брали прямо в грязи.

Первый секретарь Хьюипцлаггер произносил длинную речь. Салуус не сомневался: вид у него такой, будто он вслушивается в каждое слово первого секретаря, и его краткосрочная память не подведет, если вновь потребуется целиком сосредоточиться на происходящем, если — и когда — в поле зрения появится нечто действительно важное. Но пока, усвоив из телесного языка и общего поведения собравшихся максимум нужной ему информации, он позволил своим мыслям разбежаться.