А в Польше мне без особого труда удалось найти свой батальон. Он размещался в нескольких деревнях вокруг села Буда-Пшитоцка. Нашел я комбата и доложил ему о прибытии, довольный тем, что мое правило быть пунктуальным и здесь меня не подвело. Здесь, в нескольких деревушках, наши дни были загружены отчислением из штрафбата отвоевавшихся штрафников, формированием «по-новому» новых подразделений. Чтобы комсостав рот, взводов и других подразделений батальона «не скучал», комбат приказал пополнение штрафников принимать во всех ротах, формировать все штатные взводы, хотя и весьма малочисленные, а затем уже сводить их под командованием того командира, которому выпадет судьба вести сводную роту в боевой поход.

Главным недостатком этого метода мы считали то, что при этом и командиры сводных подразделений плохо знали большинство своих бойцов, и сами бойцы не чувствовали «локтя» друг друга. В бою же это важнее важного! Но приказ есть приказ. Многие из нас догадывались: свое новшество Батурин ввел, чтобы лишить офицеров-командиров времени для разрастания недовольства столь своеобразным его, Батурина, отношением к личному составу, которое проявилось во время боев на Наревском плацдарме. Вероятно, определенный резон в этом был. Это новшество не позволяло комсоставу расслабляться в условиях определенной разрядки после длительных и очень напряженных боевых действий и давать волю разгулявшимся нервам после боев. Тем более что здесь появилась реальная опасность любителям «приложиться», успокаивать эти нервы тем самым «бимбером», которого у поляков было, как говорится, «не меряно», особенно в обмен на какие-нибудь трофейные часы и безделушки, вроде зажигалок, портсигаров и т. д.

Все-таки, кроме того, что уходило на формирование и боевую подготовку, времени вечерами выкраивали, но никаких «песенных вечеров», как в Белоруссии при другом комбате, полковнике Осипове, не наблюдалось. Общее настроение было вовсе не песенным, тем более что все мы ожидали нового наступления и опасались, не повторится ли «наревский» его вариант с минным полем. Новый комбат установил и новый порядок питания командного состава, пока батальон находился вне боевых действий. Раньше не только в боевой обстановке, но и в «мирных» условиях, то есть на формировании, все мы питались из общего солдатского котла, и только дополнительный офицерский паек отличал наше меню от содержимого котелков штрафников. Теперь штатные офицеры питались отдельно от бойцов-переменников, в более или менее вместительной «столовой».

Готовили нам отдельно. Не скажу, что заметно лучше, чем в ротной походной кухне, но зато ели мы здесь не из котелков, а из алюминиевых мисок, раздобытых где-то вездесущим начпродом Зельцером. Звали нашего начпрода как-то необычно — Меер, хотя все звали его более привычно — Моисей. Прибыл он к нам в батальон с должности преподавателя по приготовлению пищи, с каких-то курсов армейских поваров. Наше меню изредка разнообразилось и перепадавшим на нашу долю коровьим молоком. Оказывается, новый комбат имел слабость к этому диетическому напитку. Еще на Наревском плацдарме, пока мы вели тяжелейшие бои за его расширение, ему раздобыли пару дойных коров. Конечно, он мог содержать их в приличном удалении от обстреливаемого переднего края, где обычно размещал свой КП Батурин, а затем возил за собой в приспособленном специально для этой цели одном грузовичке.

Вот с «барского» стола и нам иногда доставались то «кава» (кофе), то чай с молоком. Комбату же с заместителями готовили отдельно от общей офицерской кухни, хотя почти все замы, кроме замполита и помощника по снабжению, тянулись к нашей офицерской компании. Не думаю, что стол у комбата был действительно «барским», но дистанция соблюдалась строго. Учитывая определенную нелюдимость характера нового комбата, эту новинку мы восприняли как должное. Однако предыдущий наш комбат Осипов к подобной «дистанции» не стремился, питался, как и все мы, с общего котла, что не снижало ни дисциплины, ни боеспособности, ни комбатовского авторитета.

Началось, как я уже упоминал, децентрализованное, так скажем, формирование и боевая подготовка подразделений, когда в каждой роте создавались сразу несколько весьма малочисленных взводов. О недостатках и положительных сторонах этого новшества я уже говорил. Иногда на каком-нибудь очередном, не так уж часто устраиваемом «сабантуе», как называл застолья по особо торжественным случаям Федя Усманов, считалось шиком вместо «бимбера», с его весьма неприятным «ароматом», употреблять чистый спирт, который доставали изредка. Спиртзаводов в Польше оказалось немало, и поляки этим спиртом успешно и выгодно приторговывали. Вскоре на небольшом «сабантуйчике» «обмыли» и мои капитанские погоны, и новые звания других офицеров. И как-то особенно грустно отмечали уход на другой, 2-й Белорусский, фронт нашего любимого маршала, Константина Рокоссовского, которого все мы любили особой сыновней любовью.

К этому «сабантую» придуманный штрафниками моей роты неофициальный ранг «Штрафбатя» как-то сам по себе трансформировался штрафниками в более привычное слово «Батя». Лестно было это мне, 21-летнему офицеру, не скрою, но и побаивался я: а что если это дойдет до Батурина (а не дойти не может!), как бы он не озлобился еще больше на меня. Но вроде бы заметных последствий никаких не наступало.

А между тем пополнение в батальон продолжало прибывать, но все с меньшей интенсивностью. Видимо, затишье на фронте, отсутствие широкомасштабных, активных боевых действий не давали повода «ковать» для нас кадры штрафников военным трибуналам, а также некоторым комдивам и командармам, легко решавшим проблемы воспитания офицеров, пользуясь правом лично направлять в штрафбаты. Правда, может, впервые за все время существования нашего штрафбата стала у нас появляться новая категория штрафников — бывших офицеров, осужденных еще в первые годы войны и даже до ее начала и отбывших уже некоторую часть своего длительного наказания либо в тюрьмах, либо в лагерях. Как стало нам известно, их на фронт не этапировали, как заключенных не-офицеров, добившихся направления на фронт в штрафные армейские роты, а направляли часто даже без сопровождения, не только без охраны.

Тогда уже вся страна наша чувствовала приближение конца войны, и многие заключенные, в ком сохранилось еще понятие патриотизма, понимали, что придет она, долгожданная и теперь уже неизбежная Победа, а потом и пора их освобождения, а может, даже амнистия по случаю добытой их сверстниками Победы. И вот тогда им, избежавшим войны и, если хотите, участи погибнуть в ней, как миллионам соотечественников, нелегко будет возвратиться в уже другое, опаленное тяжелейшей войной общество, победившее врага в смертельной схватке. Нелегко будет жить тогда им среди тех, у кого родные погибли в боях за Родину, положив свои жизни на алтарь Победы над фашизмом. Такие вот раздумья и приводили многих к решению просить о замене оставшихся сроков лишения свободы на отправку в действующую армию, пусть и в качестве штрафников. Далеко не всем, просившимся оттуда на фронт, такую возможность предоставляли. Но случаи такие были не единичными, вплоть до самого начала Берлинской операции.

В общем, формирование и обучение шло установленным порядком, боевая учеба была весьма напряженной. Как всегда, особое внимание обращали на бывших офицеров тыловых служб, летчиков, танкистов и вообще на всех, у кого были слабые навыки владения оружием и недостаточная маршевая подготовка, тем более на бывших заключенных, которые часто были и физически слабее других, и оружие давно в руках не держали. Во взводах было пока максимум по 7-10 человек, и это давало возможность взводным командирам даже составлять при необходимости индивидуальные графики занятий и тренировок, подбирая себе помощников из числа штрафников, имеющих боевой пехотный опыт.