– Ты не приходила к нему больше года, – наконец сказала она. – И вот появляешься, даже без предупреждения. Видимо, что-то случилось, если ты пришла, да еще с этой своей карлицей. Надеюсь, она знает, что такое держать рот на замке.

– Мурилле можно доверять. – Я уставилась на нее, и моя мать подняла руки в насмешливо-предупредительном жесте, словно напоминая мне: то же самое ты думала и о Пантализее, а посмотри, что с ней стало. – А пришла я, потому что волнуюсь. После несчастного случая с отцом и всего остального я хотела убедиться, что с ним все в порядке.

– И, говоря «всего остального», ты имеешь в виду твоего брата?

– С чего это ты взяла? – спросила я, немедленно проникаясь подозрением.

Чезаре всегда доверял Ваноцце, хотя и мог говорить о ней пренебрежительно. Не осведомлена ли она о его планах?

Она пожала плечами:

– Просто так. Теперь мне никто ничего не рассказывает, а уж меньше всех – Чезаре, но я знаю, у него в последнее время трудности: то отец чуть не погиб под развалинами, то этот невероятный поворот судьбы в Милане. Сегодня Лодовико Моро бежит из города, а завтра возвращается с армией Габсбурга и обращает в бегство французов, а потом – всего несколько дней назад – его берут в плен. Милан снова под властью Людовика Французского. – Она закатила глаза. – Кто бы тут остался спокойным?

В моих ушах возник гул и стал медленно набирать силу. Сама того не замечая, я схватила плащ со стула и позвала Муриллу. И вдруг что-то вцепилось в мою руку. Опустив глаза, я увидела, что мать держит меня за запястье. Кожа на ее пальцах была удивительно гладкой. «Не то что на лице», – рассеянно подумала я. Только в этом и сохранились следы былого тщеславия.

– В чем дело? Вид у тебя такой, будто ты Люцифера увидела.

– Милан. Ты сказала, французы его снова захватили…

Она нахмурилась:

– Чезаре сказал мне об этом по секрету, хотя я уверена, не пройдет и недели, как об этом будут знать все. К тебе это не имеет отношения. Он сказал только потому, что у него шпионы при дворе Лодовико Моро, поэтому он все узнаёт первым. Теперь он говорит, что Моро до конца дней будет сидеть во французской темнице, чего и заслуживают все Сфорца.

Я освободилась из ее хватки:

– Мне нужно идти. Я… я уже опаздываю.

Солнце соскользнуло за горизонт, сбросив свою коралловую кожу и окрасив уличные камни в малиновый цвет, а я спешила в свое палаццо. На пьяцце Святого Петра в уголках и закутках под колоннадой устраивались на ночь паломники. Они расстилали потертые одеяла даже на ступенях Апостольского дворца, где со своих мест на них смотрели строгие стражники. Обычно такое неуважение к святости Ватикана быстро пресекалось, но папочка по случаю юбилея отдал приказ позволять всем, не имеющим другого жилья, оставаться там на ночь, хотя одно только их присутствие привлекало грабителей и всевозможных негодяев.

Войдя в палаццо Санта-Мария ин Портико, я приказала страже запереть ворота и поспешила по лестницам в свои покои. Я молила Бога, чтобы Санча пренебрегла моей просьбой не приходить слишком рано и была уже здесь. Как только я вошла в переднюю, ко мне устремилась Никола и прошептала:

– Синьор в ваших покоях. Он ждет там уже больше часа. Приказал мне отнести Родриго к нему.

Альфонсо! Я забыла: он ведь сказал, что вернется одеться к обеду в Ватикане. Швырнув Николе плащ, я поспешила в спальню.

– У меня важные новости, – сказала я, вбежав в приоткрытую дверь. – Милан захвачен французами.

Он стоял у окна на пьяццу. В комнате горели свечи, их теплое сияние среди мрака влекло к себе. Он долго не поворачивался ко мне, и я замерла в растерянности.

– Альфонсо? Ты меня слышал? Я только что от моей матери. Она сказала, что Милан захвачен французами. Король Людовик взял Моро в плен. Санча не преувеличивала. Мой брат и в самом деле, вероятно, готовит заговор. Он не случайно утаивал от нас эту новость.

– Я уже знал. – Голос его звучал тихо. – Шпионы есть не только у Чезаре. Он мне, конечно, ничего не сказал, но и не пытался скрыть это от меня. Все информаторы из Милана сообщали об этом.

Он повернулся, и я увидела тени на его лице, впадины на его бородатых щеках, потускневший блеск в глазах. Бороду он подровнял, осталась щетина на подбородке.

– Но ты не упоминал об этом. – Я неуверенно шагнула к нему. Что-то в его позе, выражение смутной отчужденности подстегивало мою тревогу. – Санча говорила, откуда нам может грозить опасность, и эти новости явно дают достаточные основания…

– Почему ты мне не рассказала?

Я замерла.

– О чем?

– Ты знаешь о чем. – Его голос напугал меня. – Ребенок, которого ты родила, твой сын… Почему ты не рассказала мне о нем?

Я открыла рот, но не произнесла ни звука. Слова застряли у меня в горле, а он смотрел на меня через разделявшее нас пространство – между нами словно пролегла пропасть.

– Это правда?

Я протянула к нему дрожащую руку. Слезы жгли мои глаза. Его лицо исказила боль, искренняя, пронзительная. Но я не могла понять, что он хочет услышать от меня, пока он со стоном не уронил голову на руки.

– Да, у меня есть другой сын, – прошептала я. – Да простит меня Господь!

– Господь? – Он поднял голову, и я увидела его искаженное мукой лицо. – А как насчет моего прощения? Ты лгала мне. Ты меня предала!

Я сделала шаг вперед, споткнулась, наступив на подол.

– Я не хотела. Мне было так стыдно. Это так унизительно, так страшно. Я не знала, что мне делать. Мне сказали, что я должна держать это в тайне ради того, чтобы состоялось расторжение брака с Джованни Сфорца и…

– Ради них, я бы сказал, – прорычал Альфонсо. – Ради семьи. Как они, наверное, смеялись надо мной – неаполитанский дурачок, которого заманили в ловушку, а вы с Чезаре тем временем вступили в гнусную связь и родили бастарда.

Ужас этого обмана потряс меня. Альфонсо выразил свое недовольство Чезаре – и мой брат ответил ему чудовищной ложью.

– Это неправда! Он солгал тебе!

– Да? – Альфонсо подошел ко мне ближе. Посмотрел на меня обжигающим взглядом, его лицо, искаженное скорбью, словно состарилось на много лет. – Это никогда не кончится, да? Ложь громоздится на ложь, обман на предательство – вы, Борджиа, упиваетесь этим. Вы – все то, что о вас говорят, – чудовища, которые могут любить только друг друга. Мне все это надоело. Ты мне надоела.

Пройдя мимо меня, он широко распахнул дверь.

– Альфонсо! – крикнула я. – Альфонсо, нет!

Я бросилась за ним, но прежде, чем успела схватить его, умолить остаться и выслушать меня, он сказал голосом, какого я не слышала от него раньше, таким жестким и непреклонным, что он мог обратить меня в камень.

– Не прикасайся ко мне. Не ходи за мной. Я больше не хочу слышать ни одной твоей лжи.