В последнее десятилетие много говорится о реформировании государственных и хозяйственных систем, но очень редко даже из официальных документов можно понять, как это реформирование сказывается именно на выполнении главных функций данной системы. Можно услышать, что система стала демократичнее, что в ней возникла конкурентная среда, что в ней сократилось число структурных подразделений, но составителей этих документов как будто не волнует то, ради чего и существует эта система.

Вот пример. В 2003 г. Министерство обороны РФ опубликовало отчет о ходе военной реформы. Кстати, начинается этот документ с совершенно нелепого идеологического заявления: «За прошедшие после обретения Россией суверенитета годы российские Вооруженные Силы прошли сложный путь».

От кого же Россия обрела суверенитет — от Белоруссии? От Абхазии? А до 1991 г. Россия была их колонией или доминионом? И подобная дикость исходит из Министерства обороны, которое обязано было оберегать целостность державы, но проявило беспомощность. А если теперь от России оторвут не только Казахстан и Украину, но и Приморье, а то и Татарстан, Министерство обороны РФ опять будет радоваться обретению суверенитета от этих территорий?

Дальше следует глубокомысленная фраза: «Фактически российские Вооруженные Силы находились в центре процессов формирования новой парадигмы национальной безопасности Российской Федерации». Да, это вам не прежние солдафоны вроде маршалов Жукова или Гречко. Те только и умели врагов колошматить. Они такого слова и выговорить не смогли бы — парадигма! И как могут Вооруженные силы находиться «в центре процессов формирования парадигмы», причем не аллегорически, а именно «фактически»? Это поток бессмысленных слов.

Как же в этой новой парадигме видится главная роль Вооруженных сил, как реформа помогла улучшить выполнение этой роли? Вот главный вывод доклада: «В результате принятия законодательных актов, а также формирования полноценной законодательной и судебной власти в России была сформирована система гражданского контроля над Вооруженными Силами, что полностью соответствует требованиям демократической политической системы. Несмотря на определенные трудности, удалось добиться создания основ для общественного контроля над деятельностью Вооруженных Сил… Сегодня мы можем говорить и о невиданной прежде открытости информации по проблемам военной политики и реформирования армии. Одним из показателей гражданского контроля может служить количество жалоб и исков с учетом арбитражных и общей юрисдикции к Министерству обороны РФ».

Этот бессмысленный набор слов не имеет отношения к главной функции армии. И слова эти ложны даже в рамках бессмыслицы. Какой общественный контроль? Никогда ранее в обозримый период общество не было в такой степени лишено даже информации о том, что творится в Вооруженных силах, в каком состоянии находятся их главные структурные элементы. То, что по каплям просачивается в печать, поражает глубиной разрушительного воздействия реформы.

Вообще, во время перестройки и реформы российская интеллигенция с какой-то наивной, готтентотской безответственностью одобряла разрушение сложнейших структур, являвшихся замечательным творением нашей цивилизации. Причем нередко речь шла и идет о творениях уникальных, содержащих в себе неуловимую духовную компоненту — так что нет уверенности, что эти структуры вообще удастся возродить после их гибели. Процесс этого тупого и бездумного уничтожения сложных систем, которые создавались предыдущими поколениями (причем не только советскими), продолжается и сегодня. Это можно сказать и о школьной реформе, и о планах расчленения единой железнодорожной или энергетической системы, и о многих других планах.

Но я для примера возьму два почти крайних случая — КГБ (шире — службу государственной безопасности) и науку. Разные структуры, разные функции, разные причины ненависти реформаторов к этим системам, но удивительное сходство в реакции интеллигенции, наблюдавшей зрелище уничтожения этих сложных институтов. О КГБ выскажу общие соображения и то, что приходилось видеть «невооруженным» глазом, не обращаясь ни к архивам, ни к специальной литературе.

Все мы помним, какому избиению в прессе и с трибун были подвергнуты в годы перестройки все правоохранительные органы, армия и особенно КГБ. Кто забыл, пусть полистает подшивки газет и журналов конца 80-х и начала 90-х годов, это чтение освежает голову. Факта наличия в среде нашей либеральной интеллигенции глубокой ненависти к службам госбезопасности отрицать невозможно.

После интенсивной подготовки «общественного мнения» КГБ был многократно «реорганизован» и подвергнут серии кадровых чисток — так, что даже сеть работавших на нашу разведку зарубежных агентов выдали контрразведкам Запада. Верхушка реформаторов и ее западные покровители, думаю, действовали вполне разумно — в демонтаже СССР уничтожение армии, МВД и КГБ было совершенно необходимой частью программы. Вопрос в том, почему это приветствовала интеллигенция, социальные интересы которой шли вразрез с этой программой.

Ненависть к КГБ (НКВД, ГПУ, ВЧК) была сфокусирована на одной функции — политическом сыске и борьбе с политическими противниками государства. Но ведь если разумный человек начинает ненавидеть какой-то общественный институт, он неминуемо обязан проделать в уме более или менее сложный структурно-функциональный анализ. Какие функции выполняет этот институт? Какая из них вызывает мою ненависть? Насколько она перевешивает все остальные и что я (общество) потеряю, если этот институт будет уничтожен?

Второй срез такого же анализа — попытка разобраться в своем отношении к выделенной «ненавистной» функции. Она по сути противоречит моим интересам — или мне ненавистны те методы, которые использует данный институт? Конечно, мало кто думает обо всем этом упорядоченно, но все же и в беспорядочных мыслях эти блоки выделить можно. Что же мы наблюдали во время перестройки в отношении интеллигенции к КГБ? Я бы сказал, полное вырождение этой даже простейшей структуры анализа, сведение его к выводу-заклинанию: «госбезопасность — враг всего светлого и должна быть уничтожена».

Начнем со второго «среза». Понятно, что у большинства людей вызывали естественное отвращение методы, которые использовали репрессивные органы — пытки и расправы с невиновными. Подчеркну, что это было отвращение именно естественное, а не сознательное. Оно было внеисторичным, иначе бы задумались — откуда все это взялось и как бы действовали они лично, служа в ГПУ, но не со своим нынешним сознанием, а как продукт того времени. По вопросу об отношении к пыткам полезно прочитать рассуждения Гринева в «Капитанской дочке» Пушкина.

Но не будем бросать тень на естественное нынче отношение к пыткам, оно есть необходимый продукт развивающейся культуры (очень важно, кстати, его не утратить, тем более что поползновения к его изживанию есть, причем как раз среди идеологов реформы — вспомним крики демократического митинга в июне 1992 г.: «Даешь стадион! Даешь стадион!»). Для нас здесь важен тот факт, что отвращение к методу было явно перенесено на функцию (это называется «канализация стереотипа» — перенесение ненависти на другой объект). Ненавистной стала сама роль органов госбезопасности в борьбе с политическими противниками. Преступной была объявлена сама эта функция. И в этом уже виден сбой рационального мышления.