— Что он тут делает? — спросил он жену.

— Полагаю, чистит зубы, — ответила Бигги. — Ради бога, закрой, по крайней мере, двери!

После того как все, казалось, разобрались со своими комнатами и расположились на ночлег, в коридоре появился голый Ральф. Через открытую дверь спальни за ним было слышно, как Мэтью пытается выяснить, что он собирается делать.

— Я не собираюсь ссать в окно! — орал он. — В этом долбаном замке полным-полно туалетов, и я намерен найти хотя бы один!

Бигги любезно провела голого Ральфа в нужное место.

— Я страшно извиняюсь, Бигги, — пробормотала Мэтью, торопясь догнать Ральфа с трусами в руках.

— Es ist mir Wurst! — ответила ей Бигги и ласково дотронулась до животика Мэтью.

Если бы Трампер находился рядом, то он бы понял австрийский диалект Бигги. «Ничего страшного», — сказала она, однако буквальный перевод был таким: «Для меня это просто сосиска».

Но Трампера не было там, где он мог бы это услышать. Он проводил блаженные минуты в объятиях Тюльпен; на самом деле он был слишком пьян, чтобы оценить всю божественность мгновения, но, когда все закончилось, с ним произошло странное: он обнаружил, что сидит на кровати с широко раскрытыми глазами. Рядом с ним сладко спала Тюльпен, а когда он благодарно поцеловал ее ногу, она лишь улыбнулась во сне.

Однако уснуть он не мог. Он принялся покрывать тело Тюльпен поцелуями, но она на них не реагировала.

Совершенно проснувшись, Трампер встал и тепло оделся, сетуя, что до утра еще далеко. Пройдя на цыпочках в комнату Кольма, он поцеловал сына и подоткнул ему одеяло, он сходил проверить младенцев, потом начал прислушиваться к дыханию взрослых, но ему показалось этого мало. Пробравшись на цыпочках в спальню Бигги и Коута, он увидел, как они спят, тесно обнявшись. Коут проснулся.

— Следующая дверь в конце коридора, — пробормотал он, решив, что Богус ищет ванную.

Бродя по коридору, Богус наткнулся на спальню Ральфа и Мэтью и заглянул к ним. Ральф лежал растянувшись на животе и свесив с кровати руки и ноги. Поперек его широченной волосатой спины лежала спящая Мэтью, похожая на хрупкий цветок на навозной куче.

На первом этаже Богус открыл стеклянные двери в бильярдную и впустил внутрь свежий воздух. Было очень холодно, с залива надвигался туман. Трампер знал, что где-то посреди залива находится пустынный скалистый остров, именно его он сейчас и увидел то возникающим, то исчезающим в тумане. Но если долго смотреть не мигая, то начинало казаться, будто остров плывет по волнам, поднимаясь и падая, а присмотревшись еще пристальнее, можно было различить вздымающийся дугой плоский хвост, с такой мощью шлепающий по волнам, что даже собаки заскулили во сне. — Привет, Моби Дик! — прошептал Трампер. Гоб заворчал, а Лум вскочил на ноги, затем снова рухнул.

Найдя на кухне бумагу, Богус уселся за стол и начал писать. Его первым предложением стало то, которое он уже написал однажды: «Мне его порекомендовал ее гинеколог». Затем последовало еще несколько предложений, сложившихся в абзац: «Смешно: лучший уролог в Нью-Йорке — француз. Доктор Жан Клод Виньерон: „ТОЛЬКО ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ЗАПИСИ“. Итак, я записался».

«Что это я начал?» — спросил он сам себя. Но он не знал. Он сунул бумагу с этим незрелым началом в карман, оставив на потом, когда у него появится что сказать.

Ему очень хотелось бы знать, в чем причина его беспокойства. Потом до него вдруг дошло, что впервые в жизни он находится в мире с самим собой. Он отдавал себе отчет, насколько сильно он этого жаждал когда-то, но то чувство, которое он испытал сейчас, совсем не походило на то, чего он ожидал. Раньше он думал, что покой — это некое состояние, которого он сам мог бы достичь, но покой, который он ощущал теперь, больше походил на подчинение какой-то силе. «Господи, почему покой так угнетает меня?» Но он не был угнетен окончательно. Ничто не бывает окончательным.

Он натер мелом кий, размышляя, как разбить шары, когда вдруг почувствовал, что не он один бодрствует в этом спящем доме.

— Это ты, Биг? — тихо позвал он, не оборачиваясь. (Потом он не мог уснуть еще одну ночь, пытаясь понять, как он узнал, что это она.)

Бигги говорила осторожно; она лишь коснулась предмета, о котором ей хотелось поговорить: в том возрасте, в котором сейчас находится Кольм, вполне естественно, что мальчик все больше и больше сближается с отцом, а не с матерью.

— Я понимаю, тебе будет больно это слышать, — сказала она Богусу, — но Кольм все сильнее сближается с Коутом. Когда ты здесь, Кольм испытывает некоторое замешательство.

— Я скоро уеду в Европу, — произнес он с горечью. — Так что меня здесь долго не будет, и никто не будет вводить его в замешательство.

— Прости меня, — сказала Бигги, — я и вправду всегда рада тебя видеть. Мне только не нравится то чувство, которое я иногда испытываю, когда ты рядом.

Трампер ощутил прилив непонятной злости, нахлынувшей на него: его подмывало сказать Бигги, что ей просто неприятно видеть, как он счастлив с Тюльпен. Но это было абсурдно; ничего такого говорить ему не хотелось. Он даже не верил в это.

— Я тоже чувствую замешательство, — признался он, и она кивнула, как бы соглашаясь с его внезапным признанием. Потом она оставила его одного, то есть исчезла так стремительно, что ему подумалось: а не боялась ли она расплакаться перед ним? Или рассмеяться?

Он думал, что на самом деле согласен с тем, что сказала Бигги: ему тоже приятно ее видеть, но ему не нравится то чувство, которое он испытывает, находясь рядом с ней. Тут он услышал, как кто-то спускается по лестнице.

Но на этот раз это была Тюльпен, и Трампер сразу заметил, что она давно проснулась и, вероятно, встретилась в коридоре с Бигги.

— О черт! — воскликнул он. — Все становится слишком запутанным! — Он быстро подошел к ней и обнял; ему показалось, что она нуждается в утешении.

— Я хочу уехать завтра же, — заявила она.

— Но ведь завтра Throgsgafen.

— Тогда после обеда, — сказала она. — Я не желаю проводить здесь еще одну ночь.

— Хорошо, хорошо, — пообещал он ей. — Я понимаю, понимаю.

Он говорил, не особенно вдумываясь в слова, стараясь лишь успокоить ее. Он знал, что, вернувшись в Нью-Йорк, он будет размышлять целую неделю, пытаясь понять это. Но не стоило слишком глубоко задумываться над тем, что будет после праздника, и о том, что зачастую чувствуешь себя одиноким, когда с кем-то живешь. Порой пережить отношения с любым другим человеческим существом казалось ему невозможным. «Ну и что из этого?» — подумал он.

— Я люблю тебя, — прошептал он Тюльпен.

— Я знаю, — откликнулась она.

Он отвел ее обратно в постель, и перед тем как заснуть, она осторожно спросила:

— Почему ты не можешь уснуть рядом со мной после того, как мы только что любили друг друга? Почему ты не можешь спать после этого? Я от этого засыпаю, а ты — наоборот. Это нечестно, потому что, когда я потом просыпаюсь и вижу пустую кровать, а тебя уставившегося на рыб или играющего на бильярде с твоей бывшей женой…