Я молча принял жесткий удар. Джимми смотрел на нас и широко улыбался, словно не мог взять в толк, пикируемся мы или дело серьезнее.

– Джулиан ваш брат? – спросил он.

– Нет, старший брат матери Лиама. Несколько лет назад он умер.

– Вон как. Печально. – Джимми чуть сбавил тон.

– Я его очень любил, – с чувством произнес Лиам, хотя обычно не проявлял эмоций. Фраза явно адресовалась мне.

– Начали. – Джимми кивнул на экран, где игроки обеих команд осторожно перепасовывали мяч. Отдельные болельщики стали подбадривать наших, но вскоре смолкли, ибо ничего особенного пока что не происходило.

– Как вы познакомились? – спросил я. Лиам досадливо тряхнул головой, мол, занудные вопросы – к Джимми.

– Вместе учимся в Тринити, – сказал тот.

– Ты тоже изучаешь историю искусства?

– Вот еще, я на экономическом. Некоторые хотят делать деньги, Сирил. Я вот мечтаю о роскошной машине и большом доме с джакузи, где плещутся гадкие бабенки.

– В смысле, гладкие?

– А, ну да. Хотите знать мою главную цель в жизни?

– Это стоит услышать, – сказал Лиам.

– Ну поведай.

– Хочу особняк на Вико-роуд рядом с домом Боно[59].

– Зачем? – спросил я.

– Как – зачем? Представляете, какие вечеринки мы бы закатывали? Я, такой, через изгородь кричу Боно: эй, чувак, прихвати Мадонну, Брюса и Кайли и валите ко мне, повеселимся в джакузи. А Боно, такой: через пять минут, Джимми, мы у тебя. Вы знаете, что Салман Рушди жил у него в садовом сарае?

– Нет. Серьезно?

– Так я слышал. Пережидал… эту, как ее?

– Фетву?

– Точно! Салман, такой, сидит на газонокосилке и строчит свои книжки, а Боно, такой, в спальне протирает солнечные очки. Потом, наверное, сгоняют партию в шахматы или еще чего.

Итальянцы пробили по нашим воротам, и весь бар испуганно ахнул, но потом облегченно выдохнул, когда мяч лишь чиркнул перекладину. Собеседники мои не отстали от прочих болельщиков, и я подумал, что, возможно, у них гораздо больше общего, чем казалось по первому впечатлению.

– Столь крепкая дружба экономиста и гуманитария выглядит неожиданной, – сказал я.

– А что такого? – Лиам посмотрел на меня, словно я сморозил несусветную глупость.

– По-моему, это люди разного склада.

– Не вижу разницы.

– Мы дружим только потому, – вмешался Джимми, – что ваш сын увел у меня девушку, а потом ее сманил один хмырь-социолог. Нас связывает, так сказать, совместная злость.

– Понятно, – рассмеялся я.

– Социологи, они самое дерьмо. Скопище мудаков. Какой чурбан захочет стать социологом? Что это за профессия? Куда ты сунешься с таким дипломом?

– Никто ее не сманивал, и я ее не уводил, – окрысился Лиам. – Она совершеннолетняя, сама решает.

– Сучка она, и больше никто. – Джимми тряхнул головой. – Шлюха подзаборная, готовая дать любому и каждому.

Похоже, разрыв с девушкой его задел сильнее, чем Лиама. Интересно, подумал я, а как мой сын вообще строит отношения с женщинами? Плохо, если он такой же рохля, как я в его годы, однако не лучше, если он пойдет по стопам своего дяди. Мы с Джулианом оба не годились в образчики.

С Лиамом мы встретились не сразу после смерти моего друга. Вины моей в том нет, но я горько сожалел, что не сумел исполнить последнюю волю умирающего – сообщить Алисе о смерти брата. Той ночью мы с Бастианом так и не добрались до своей квартиры. Наверное, меня везли в операционную, когда мявшийся полицейский принес весть в дом на Дартмут-сквер. Я долго был в коме, а когда очнулся, Игнац, сидевший у моей кровати, оглушил страшной вестью: Бастиана больше нет, тело его переправили в Голландию, там Арьян и Эдда и похоронили сына. Снедаемый горем и отчаянием, я даже не вспомнил о своем обещании. Любопытно, что тогда же Игнац порвал с Эмили, не проявившей сочувствия к нашей семейной трагедии. Как говорится, не было бы счастья…

Прошло еще несколько лет, прежде чем я более или менее оправился и, дождавшись окончания суда, вернулся в Дублин. Я написал Алисе большое письмо, где каялся в том, как с нею обошелся, и поведал, что судьба свела нас с Джулианом в последние дни и минуты его жизни. Уверенности, что это ее утешит, не было, но все же я надеялся. В конце письма я написал, что Джулиан невольно обмолвился о ребенке, которым увенчалась наша единственная с нею близость. Я вполне понимаю, писал я, почему меня не известили, но хотел бы увидеть нашего сына, если она не возражает.

Ничего удивительного, что ответ пришел не скоро. Похоже, письмо много раз переписывали, прежде чем остановиться на последнем варианте в таком отчужденном тоне, словно автор его с трудом меня вспомнил, что, конечно, было маловероятно, поскольку мы состояли в официальном браке и имели общего ребенка. В детстве, писала Алиса, мальчик, разумеется, беспрестанно спрашивал об отце, и она сказала ему правду: в день свадьбы я ее бросил, унизив перед родными и друзьями. Но о моих «склонностях» умолчала. Я не хотела ранить его еще больше, хватит и того, что он вырос безотцовщиной.

Алиса сомневалась в нужности моего знакомства с сыном и предлагала обсудить это при личной встрече. И вот однажды после работы я, пребывая в жутком волнении и страхе, в пабе «Герцог» встретился со своей женой, которую не видел со дня нашей свадьбы, состоявшейся двадцать с лишним лет назад. С пинтой пива и номером «Айриш таймс» я сидел в уголке. Алиса опоздала на четверть часа.

– Ну наконец-то, – сказала она. – Ты же обещал вернуться через пару минут.

Я улыбнулся – остроумно. Выглядела она сногсшибательно: темные волосы до плеч, умные глаза, как всегда, яркие и насмешливые.

– Извини, маленько заплутал. Что-нибудь выпьешь?

– Бокал белого вина. Большой.

– Сорт любой?

– Самый дорогой, что у них есть.

Я кивнул и направился к бару. Когда вернулся, Алиса сидела на моем месте лицом к залу, газета и мой стакан переехали на другой край столика.

– У тебя сильно поредели волосы. – Алиса пригубила вино, игнорируя мою попытку чокнуться. – Не сказать, что ты обрюзг, однако не мешало бы сбросить несколько фунтов. Мало двигаешься?

– Мне это непросто. – Я показал на не замеченный ею костыль, и она, к ее чести, слегка смутилась.

– Наверное, нам стоило встретиться в баре отеля «Шелбурн». Так сказать, продолжить с того места, где остановились. Где последний раз я тебя видела. Сияющим как медный грош.

– Да? – усомнился я. – Правда?

– Именно таким.

– Ну ладно.