— Ничего, — просто ответила девушка. — Я не голодна. Если можно, бокал муската, десерт и кофе, очень крепкий, большую чашку.

— По-турецки, эспрессо, капучино?

— По-турецки. И пол-ложечки сахара.

Мэтр с достоинством поклонился и пошел выполнять заказ. А Але вдруг стало по-настоящему хорошо: словно не было этого почти полугодового испуганного затворничества, ночных кошмаров, головных болей… Чем-то это заведение напоминало ей… что? Ну да, описанные стариной Хемингуэем харчевни в засыпанных снегом горных альпийских деревушках. Если бы еще камин, и огонь в нем, и запах сосны… Ну нет, это уж слишком.

Зазвучала музыка: давняя, изысканная мелодия Поля Мориа; казалось, мэтру доставляло удовольствие обслуживать девушку. Бокал с мускатом появился на столе незамедлительно. Аля, размечтавшись и заглядевшись в окно, сама не заметила, когда и кем он был принесен; отпила глоток, ощутила во рту вкус уставшего от солнца винограда, а в груди — тепло, подумала, что хорошо бы заказать еще рюмочку выдержанного «мартеля», вдохнула аромат вина, зажмурилась довольной, пригревшейся на солнцепеке кошкой… Как мало нужно для счастья! И пусть это счастье длится всего мгновение, Аля знала, что запомнит его навсегда и будет вспоминать всю жизнь.

Но все хорошее кончается всегда быстрее, чем мы ожидаем. Откуда-то из глубин заведения, которое на беглый взгляд показалось Але вовсе необитаемым, объявился тщательно зализанный черноволосый субъект, затянутый в черную кожу, как s чулок, но этот наряд не добавлял субъекту ни стильности, ни мужественности.

— Вы решили отдыхать в одиночестве? — Молодой человек одарил Алю долгим взглядом карих бархатистых глаз, улыбнулся, разом небывало похорошев, добавил красивым баритоном:

— Меня зовут Иван.

— Аля, — неожиданно для себя ответила девушка и покраснела: и с чего она решила, что он ;не мужествен? А обаяние? Ну надо же, какой голос!

— В это время дня особенно хорош сухой мартини, — вкрадчиво добавил Иван, — а еще лучше — рюмка хорошего коньяку.

Аля машинально кивнула, глядя на молодого человека взглядом, каким африканские дикарки смотрят на деревенского колдуна и мага. Ей даже показалось, что он слышит ее мысли!

— Аля… Есть что-то волшебное в этом имени, — произнес Иван, красиво играя обертонами голоса, а Алю словно окатило ушатом чистой холодной воды. Слова этого фигляра были сладки, как патока, и так же липки. Видно, пересидела она «соломенной вдовой»… Девушка разом увидела ситуацию словно со стороны и чуть не рассмеялась в голос: от недолговечных чар местного Казаковы не. осталось и следа. Аля прищурилась: ну да, красив, слащав, вкрадчив. Альфонс? Или — сутенер? А скорее всего, и то и другое.

Иван, не заметив происшедшей с девушкой перемены, произвел неопределенный жест загорелой (солярий он в здешних палестинах посещает, что ли?) волосатой дланью, закованной в дутый золотой браслет. Аля даже поморщилась, китч в стиле мафиозо сицилиано был просто омерзителен, но на барышень из сельца Малые Грязи или Глубокие Броды должен был производить неотразимое впечатление.

На жест откликнулся хлыщеватый халдей. Он принес два запотевших бокала, в которых уютно позванивали кубики льда. Минуту спустя полная официантка принесла заказанный кофе и десерт.

— За знакомство, — поднял свой бокал Иван. Произнес он это столь самодовольно, что Аля уже не смогла сдержать улыбки: альфонс был просто карикатурен.. У девушки же. стойко завертелась в голове фраза из какого-то водевиля:

«Меня мама в детстве назвала Альфре-е-едом». Она еще раз глянула на молодого человека: ну надо же! Сидит этакий нарцисс-подснежник, Ваня. Пупкин, покуривает и балдеет от самого себя… А люди где-то сражаются, погибают, срываются с вершин, умирают под лавинами, под шквальным огнем, несутся степной ночью невесть куда, одержимые кто — жаждой золота, кто — стремлением к власти, кто — долгом, самоотверженностью или отрешенным отчаянием… А в этом затерянном на просторах материка Русь премилом кабачке цветет отретушированным цветиком-семицветиком шмаро-воз Ваня, баловник, душка, котик-затейник, завлекалочка вылупившихся из недальних селений и. весей давалок и отрада зажиточных дам-с. Чудно.

Але захотелось сказать ему что-то резкое и обидное, но она так и не придумала что.

— Из Москвы? — продолжая пребывать в уединенном величии, непринужденно поинтересовался Иван.

— Нет. Из Игогоевска-на-Усяве.

Налет досады искривил чувственные губы парня: разве кролики шутят? Но досада быстро уступила место интересу. Иван развел губы в вежливой улыбке:

— У тебя здесь встреча?

Вместо ответа, Аля скучающе уставилась в окно. За время уединения она подрастеряла искусство быстрого отшивания прилипчивых смазливых дураков, да и — сама виновата: пусть ненадолго, но интерес она к нему проявила, мужчинка это уловил, и тщеславие не позволяет ему отвалить. Люди вообще не прощают невнимания к себе, а уж такие лощеные самчики — и подавно.

— Слушай, девчоночка… — начал Иван, и теперь в его голосе явственно слышались нетерпеливо-агрессивные нотки уязвленного самолюбия. — Если ты думаешь, что…

Аля даже вздохнула от облегчения: как должна отреагировать на такой хамский тон уверенная девушка? Просто.

— Ко-о-отик, — резко перебила его девушка, — шел бы ты допивать свое пойло в одиночестве, а?

Подействовало. Ванюша стушевался. По-видимому, в славном Чудовске с ним так разговаривали только подружки хозяев.

— Если ты кого-то ждешь… — скроил он понимающую мину.

— Жду, — резко перебила его Аля. — Хрустящее счастье. Свеженькой такой зеленью.

— В смысле?.. — опешил Иван.

— Ты не в моем вкусе. Мне нравятся толстощекие мужчины. Бенджамина Франклина видел?

— Кого? — не сразу нашелся Иван.

— Сотню баксов. Иван прищурился:

— В час? Или — за ночь?

— Хамишь? Иногда лучше жевать, чем говорить.

— А то — что?

— Работу потеряешь. Вместе с красой лица.

— Ты что, бикса, угрожаешь?

— Не-а. Предупреждаю.

— Даже так?

— Ага.

Иван откинулся на стуле, пыхнул сигаретой, закутался в сизое никотиновое облако, как в одеяло:

— Крутая, да? Может, раз такие разговорчики пошли, хоть обзовешься? Кто, чья будешь?

— Обойдешься.

Иван посмурнел и стал похож на разозленного пуделя, зачем-то причесанного с гелем:

— Вот что, девка. Я человек с понятием…

— С понятием — это когда пальцы веером и зубы в наколках. А ты «кот», причем не Чеширский, а самый что ни на есть грязный подвальный котяра… Вот и знай свое место.