Его ноги, казалось, двигались сами по себе, и ему вдруг очень живо вспомнился последний День благодарения, не поздний вечер, когда они с Джадом отнесли кота в лес за Клатбищем домашних жывотных, а праздничный обед с индейкой, приготовленный Нормой, когда они все втроем сидели за столом, разговаривали и смеялись, Луис с Джадом пили пиво, а Норма налила себе стаканчик белого вина, и на столе была белая батистовая скатерть, которую Норма достала из нижнего ящика кухонного буфета, откуда Луис достает ее прямо сейчас, только Норма постелила скатерть на стол и поставила на нее красивые оловянные подсвечники, ну а он…

Луис смотрел, как она опускается на тело Джада — опускается, словно падающий парашют, и милосердно скрывает это мертвое лицо. Почти мгновенно на белой ткани начали проступать темно-красные пятна.

— Мне очень жаль, — повторил он еще раз. — Очень жа…

Что-то сдвинулось наверху, что-то скрипнуло, и Луис умолк на полуслове. Звук был тихим, таящимся, но явно намеренным. Да, Луис даже не сомневался. Кто-то хотел, чтобы он это услышал.

Его руки чуть было не затряслись, но он подавил дрожь усилием воли. Он подошел к кухонному столу, застеленному клетчатой клеенкой, достал из кармана три новых шприца, вытащил их из бумажной упаковки и разложил в ряд на столе. Потом достал еще три ампулы и набрал в каждый шприц дозу морфия, достаточную, чтобы убить лошадь — или быка Ханратти, если на то пошло. Наполненные шприцы Луис снова убрал в карман.

Он вышел из кухни, прошел через гостиную и встал у подножия лестницы.

— Гейдж?

Откуда-то из сумрака наверху донесся смешок — хмурый, холодный смех, от которого у Луиса по спине побежали мурашки.

Он пошел наверх.

Путь по этим ступеням был долгим. Луис подумал, что так же долго (и так же до жути быстро) поднимается на эшафот осужденный на смерть — его руки связаны за спиной, и он бравурно насвистывает, зная, что обоссытся от страха, как только перестанет свистеть.

Наконец он поднялся наверх и встал, держа руки в карманах и глядя в стену. Сколько он так простоял? Он не знал. У него было ощущение, будто он сходит с ума. В прямом смысле слова. Рассудок не выдержал и надломился. Это было интересное ощущение. Наверное, что-то похожее чувствует обледеневшее дерево — если деревья вообще что-то чувствуют — перед тем, как его опрокинет буря. Да, интересное ощущение… в чем-то даже забавное.

— Гейдж, поедешь со мной во Флориду?

Снова этот смешок.

Луис повернулся и увидел свою жену, которой однажды вручил розу, держа ее в зубах, свою жену, лежавшую посреди коридора. Мертвую. Ее ноги были раскинуты, как у Джада. Ее голова и верхняя часть спины привалились к стене. Она напоминала женщину, которая заснула, читая в постели.

Он подошел к ней.

Привет, дорогая, подумал он, вот ты и дома.

Кровь забрызгала обои безумным узором. На теле Рэйчел виднелась дюжина ран… или две дюжины, впрочем, это уже не важно. Ран, нанесенных его собственным скальпелем.

Внезапно Луис увидел ее, увидел по-настоящему и закричал.

Его крики разносились пронзительным эхом по этому дому, где теперь поселилась смерть. Луис кричал и кричал — глаза выпучены, лицо пылает, волосы на голове стоят дыбом; его крики рвались из саднящего горла, словно звон адских колоколов, страшные крики, обозначавшие конец не только любви, но и психического здоровья; у него в голове разом всплыли все жуткие образы. Виктор Паскоу, умирающий у него на руках, Черч, вернувшийся домой с кусочками зеленого пластика на усах, бейсболка Гейджа, лежащая на дороге, вся в крови, и самое главное — та кошмарная тварь, которую он видел в лесу у Духовой топи, тварь, повалившая дерево, тварь с горящими желтыми глазами, вендиго, тварь, пришедшая с севера, тварь, чье прикосновение порождает немыслимые желания.

Рэйчел не просто убили.

Что-то… что-то над ней надругалось.

(! ЩЕЛК!)

Этот щелчок раздался у него в голове. Это был звук полетевшего предохранителя, звук реле, перегоревшего навсегда, звук молнии, бьющей прямым попаданием, звук открывшейся двери.

Луис тупо обернулся, с криком, все еще рвущим горло, и наконец-то увидел Гейджа. Его рот был испачкан в крови, кровь капала с подбородка, губы кривились в дьявольской усмешке. В одной руке он держал скальпель Луиса.

Когда он замахнулся, Луис отскочил, не успев даже задуматься о том, что происходит. Скальпель просвистел в воздухе у него перед лицом, и Гейдж пошатнулся, потеряв равновесие. Он такой же неуклюжий, как Черч, подумал Луис. Он пнул Гейджа по ногам, и тот упал. И прежде чем он успел встать, Луис уселся на него верхом, коленом придавив к полу руку, державшую скальпель.

— Нет, — выдохнуло существо, бившееся под ним. Его лицо сморщилось и исказилось. Глаза сверкали бездумной звериной злобой. — Нет, нет, нет…

Луис достал из кармана шприц. Он понимал, что надо действовать быстро. Тварь под ним была скользкой, как рыба, и не выпускала скальпель, как бы сильно Луис ни давил ей на запястье. Ее лицо пошло рябью и стало меняться буквально у Луиса на глазах. Вот перед ним лицо Джада с мертвым, остекленевшим взглядом; вот разбитое в кашу лицо Виктора Паскоу с закатившимися глазами; а вот, словно в зеркале, лицо самого Луиса, бледное и совершенно безумное. А потом оно вновь изменилось и превратилось в лицо того существа из леса — низкий лоб, мертвые желтые глаза, длинный раздвоенный язык, — оно ухмылялось и шипело.

— Нет, нет, нет-нет-нет…

Тварь под ним извивалась и брыкалась. Шприц вылетел из руки Луиса и покатился по полу. Он быстро достал из кармана второй шприц и всадил его прямо в поясницу Гейджа.

Тварь закричала и забилась еще сильнее, едва не сбросив Луиса. Но тот удержался, достал третий шприц и вколол все его содержимое Гейджу в предплечье. Потом отпустил его и начал медленно пятиться по коридору. Гейдж поднялся на ноги и, шатаясь, двинулся на него. Пять шагов — и скальпель выпал у него из руки. Воткнулся в дощатый пол и там и остался. Десять шагов — и желтый свет в налитых злобой глазах начал меркнуть. Дюжина шагов — и Гейдж упал на колени.

Теперь он смотрел на Луиса снизу вверх, и на мгновение Луис увидел в нем своего сына — своего настоящего сына — с несчастным лицом, искаженным от боли.

— Папа! — вскрикнул он и упал вниз лицом.

Еще секунду Луис не шевелился, а потом подошел к Гейджу — медленно и осторожно, ожидая подвоха. Но никакого подвоха не было, никакого внезапного прыжка, никаких скрюченных рук, норовящих вцепиться в горло. Он со знанием дела положил пальцы на горло Гейджа и нащупал пульс. Сейчас Луис вновь был врачом — в последний раз в жизни, — он держал пальцы на пульсе, держал, пока тот не затих, пока не осталось вообще ничего.

Когда все закончилось, Луис поднялся и прошел в дальний конец коридора. Там он лег на пол, свернувшись калачиком в углу, и вжался в стену. Он понял, что может сделаться меньше, если сунет в рот большой палец, и так и сделал.