– Мне очень стыдно, – принялся оправдываться Бруно, – но, к сожалению, этот мир мне незнаком.

– Мир фотомоделей?

– Мир моды вообще и в частности мир фотомоделей. И все же я теперь припоминаю… – Он вспомнил фотографии, случайно увиденные в журналах. Они, безусловно, были бледнее оригинала.

– Вот видите, значит, в каком-то смысле вы тоже меня знаете! – У нее в ушах на длинных золотых цепочках раскачивались чистейшей воды бриллианты, сверкающие капли света. – Что-то вы не похожи на счастливого жениха. Мне кажется, вам тут очень одиноко.

– Хотите составить мне компанию? – спросил он с воодушевлением.

– Ну, раз вы просите, да еще таким тоном. – У нее была такая пленительная улыбка, такой певучий голос, такие волнующие духи, что Бруно позабыл обо всем на свете, очарованный этой сказочной красотой.

Барон пригласил ее сесть.

– Нет, спасибо. – Она грациозно покачала головой. Волосы у нее были короткие, мелко вьющиеся до самых корней и необыкновенно мягкие.

– Знаете, чего мне хотелось бы больше всего на свете? – сказал Барон.

– Готова выслушать самое непристойное признание, – приняла вызов Маари.

– Мне хотелось бы провести рукой по вашим волосам, – откровенно признался он.

– Можете это сделать, если хотите. – Она не сводила с него своих удивительных глаз, и в них светилось нечто большее, чем простое дружелюбие. – Но вам придется поторопиться. Я собираюсь уходить.

– Я тоже хотел бы уйти с этого дурацкого спектакля, – ответил он, – но боюсь, что для помолвки требуются по меньшей мере двое, и я – один из этих двоих.

– У вас, по-моему, нет ни малейшего желания доиграть спектакль до конца. – Она читала его мысли.

– Это правда, – признался он.

– Опасаетесь скандала? – Маари явно искушала его.

– Я связан словом, – напомнил он.

– Но не чувством, – уточнила она.

– Брак и любовь не всегда идут рука об руку.

– Очевидно, я ошиблась адресом, – насмешливо улыбнулась Маари. – Я-то думала, что говорю с Бароном Монреале.

Она была неотразима в вечернем платье белого крепа с узкими рукавами, отделанном по вороту бриллиантовой россыпью. Ее гибкое тело пришло в движение, под белым шелком обозначились крепкие маленькие груди и длинные ноги.

Стальной взгляд Бруно пытался проникнуть в представшую перед ним загадку. Он приблизился к ней, словно они были одни на огромном весеннем лугу, и сжал ладонями нежное, будто выточенное из нефрита лицо Маари. Многочисленные головы повернулись в их сторону.

– Ты веришь в любовь с первого взгляда? – Они пожирали друг друга глазами.

– Нет, – ответила Маари.

– Я тоже не верю, – прошептал Бруно, – но я люблю тебя.

– Вот видишь, сколько прописных истин оказываются правдой, – усмехнулась она.

Не обращая внимания на щелкание фотокамер и вспышки магния в полутемном зале ресторана, Бруно прижался губами к губам Маари и поцеловал ее. Время остановилось, оркестр умолк, потрясенные гости вытаращенными от изумления глазами следили за неожиданным поворотом событий, которого ни один из них, постоянных охотников за сенсациями, не смог бы не только предугадать, но даже вообразить.

– Я люблю тебя, Маари, – сказал Бруно.

– Я люблю тебя, Бруно, – сказала Маари.

Они вновь потянулись друг к другу. Это был долгий, самозабвенно страстный поцелуй.

Клодин нарушила очарование, обрушившись на них как фурия. Она ударила Маари:

– Грязная черномазая шлюха!

– C'est formidable![76]– воскликнул один из фоторепортеров, не переставая щелкать затвором. Этим снимкам суждено было обойти газеты и журналы всего мира.

Маари ответила оплеухой, едва не сбившей с ног богатую наследницу.

– Я черномазая, Клодин, – сказала она, – но не называй меня своей товаркой.

Мадемуазель де Мартиньи истерически набросилась на Бруно, но он остановил ее железной рукой.

– Ты меня еще не знаешь! – визжала она. – Ты не знаешь, на что я способна. Я тебя растопчу. Я тебя уничтожу. Я сотру тебя в порошок.

Никто не ожидал столь многого от этого вечера. Бруно передал лишившуюся чувств Клодин с рук на руки ее коварным подругам.

– Шампанского и зрелищ, не так ли, господа? – обратился он к собравшимся. – Зрелищем вы насладились сполна. Но праздник продолжается. Угощает барон Монреале.

Он обернулся к Маари, взяв ее под руку:

– Пойдем? – И они вместе вышли в теплую парижскую ночь.

* * *

Они долго бродили без всякой цели по почти пустынным улицам, погруженные в свою мечту, и случайно оказались на набережной Турнель. Ресторан «Серебряная башня» был еще открыт. Они обменялись взглядами, улыбнулись и поняли друг друга без слов.

– Филе камбалы или устрицы? – предложил он.

– И то, и другое, – решила Маари.

Но они заказали только устриц и выпили шампанского.

– Когда я была девчонкой, я все мечтала о своей первой любви, – начала она своим музыкальным голосом. – Мне представлялся незнакомый красавец, который подойдет ко мне, пристально поглядит в глаза, нежно поцелует и скажет: «Пойдем!» И я пошла бы за ним с бьющимся сердцем, но без страха. Потому что он стал бы моим мужем.

– Но ведь именно это я тебе и сказал! – радостно воскликнул Барон.

– Но ты же не незнакомец, – уточнила она. – Ты более знаменит, чем Ричард Бартон[77]или Гюнтер Сакс[78]. И ты белый. А я мечтала об африканце, таком же, как я сама.

Бруно решил, что Маари шутит, но это было не так.

– Я всегда полагал, что расисты – это мы.

Официант подал кофе, и Барон закурил сигарету.

– Мы не расисты, – объяснила Маари, наклонившись к нему, – просто у нас есть веские причины отстаивать расовое достоинство, которое принадлежит нам по праву. Ваше пресловутое превосходство – это всего лишь плод недоразумения. Именно мы являемся древнейшей расой. Первым представителем вида homo sapiens на земле была африканская женщина. Ты этого не знал?

– Решила проверить мой коэффициент умственного развития? – Он почувствовал себя задетым.

– Просто пытаюсь объяснить себе самой, что со мной происходит.

Они были последними посетителями знаменитого ресторана; усталые официанты стойко и терпеливо ждали, хорошо зная щедрость Барона.