— Ну что вы, уважаемый Георг Рудольфович, — вмешался Звягинцев. — Мы с вами заодно. Неужели вы думаете, что мы способны отказаться от важного предприятия. Но мне хочется надеяться, что, разбогатев на триста тысяч рублей, Матвей Терентьевич не закончит своих экспериментов и будет дальше усовершенствовать свои конструкции. Ну а мы со своей стороны никогда не откажем ему в помощи. И в знак своего глубокого расположения к нашему гостю я готов добавить ему сверху еще двадцать пять тысяч.

Банкир достал из кармана тяжелый бумажник, распахнул его и методично, как это могут делать только банковские служащие, принялся отсчитывать деньги.

Матвей Терентьевич покинул своих заказчиков в прекрасном расположении духа: за сегодняшний вечер ему удалось не только значительно поправить свои финансовые дела, но еще и получить очередной заказ почти на четыреста тысяч рублей.

Савелий никогда не думал, что она может уйти. Он настолько сроднился с ней, что ее постоянное присутствие казалось не только привычным, каким может быть кусок ржаного хлеба к обеденному столу, но и очень необходимым, как, например, вода, пища.

И что удивительно, ранее он никогда не чувствовал потребности ни в одной женщине. Их было множество, даже когда приходилось расставаться с ними, то женщины не проникали глубоко в его сердце, а лишь оставляли в душе нежный след.

С Елизаветой было все по-другому. Она сумела увлечь его, чего не удавалось ни одной из женщин, она растопила его твердокаменную душу и наполнила ее радостью.

С Елизаветой Савелий расстался год назад после короткого разговора. Слегка скрывая раздражение, она напомнила, что уже давно не юная девочка, а женщина, сумевшая полюбить и знавшая цену настоящим чувствам. Посмотрев на Савелия своими огромными, слегка раскосыми глазами, Елизавета сказала, что она сама становится другой, и, не таясь, рассказала о мелких шалостях, которые предприняла в последние месяцы. Как уверяла Елизавета, мошенничеством она стала заниматься лишь для того, чтобы подходить своему возлюбленному. Но ей совсем не хотелось бы закончить свою жизнь на каторге в качестве официальной любовницы какого-нибудь храпа.

Она ждала замужества, желала семейного уюта и мечтала только об одном: возиться с детишками и проводить время с любящим мужчиной. Елизавете хотелось обыкновенного бабьего счастья, о котором даже самый проницательный мужчина имеет лишь смутное представление. Роль обольстительницы банкиров явно не для нее.

Савелий не мог предположить, что расставание с Елизаветой состоится именно в «Яре». Впервые в знаменитый загородный ресторан он пригласил Елизавету через неделю после знакомства (хотелось произвести на невинную барышню впечатление), и то, что их отношения прервались именно здесь, выглядело почти символически. Как и в тот памятный вечер, пели цыгане, и купцы, соревнуясь в щедрости друг перед другом, одаривали артистов деньгами. Не отставал от общего куража и Савелий — красивой танцовщице с идеальным овалом лица и горящими глазами он подарил сотенную.

Елизавета лишь улыбнулась на кураж Савелия и равнодушно произнесла:

— Для себя я уже все решила. Теперь очередь за тобой. Я не могу все время быть любовницей… Тем более грабителя. Мне нужна определенность.

Даже в тот вечер он не мог предположить, что это будет их последняя встреча. Сказанное Елизаветой он воспринимал как обыкновенный каприз разбалованной вниманием женщины. Вот сейчас она утрет набежавшую слезу, улыбнется, как бывало раньше, и заверит, что это всего лишь дамский каприз. Но ничего подобного не произошло.

Елизавета достала из сумочки пахитоску, небрежно помяла ее пальцами и закурила, что с ней случалось крайне редко. Повернувшись в сторону, она пустила узкую струйку дыма.

На Елизавету обращали внимание. Даже сквозь глухое длинное платье, сумевшее спрятать большую часть ее женских достоинств, зазывно кричала сексуальность, требуя немедленного удовлетворения. Казалось, что подобный призыв ощущали все присутствующие и, подобно самцам, услышавшим громкий призывный щебет готовой к оплодотворению самки, поворачивали головы в сторону Елизаветы. Она не могла не ощущать на себе мужские взгляды хотя бы потому, что была создана природой для обожания и к подобному вниманию относилась так же спокойно, как Александрийский столп в центре Дворцовой площади к зевакам.

— Раньше ты этого не говорила, — улыбнувшись, отозвался Савелий, все еще надеясь перевести разговор в шутку.

— Все верно. Раньше и я была другой. Что поделаешь, мы меняемся и далеко не в самую лучшую сторону.

— На тебя смотрят мужчины. Ты умеешь нравиться!

— Для меня это не новость, — равнодушно произнесла Елизавета.

— А мне очень приятно осознавать, что такая эффектная женщина принадлежит мне.

Длинная тонкая папироса в ее руках напоминала дирижерскую палочку, и мужчины, как хор гимназистов младших классов, реагировали на малейшее покачивание — с интересом вытягивали шеи.

— Для меня это не является открытием. Так что же ты мне можешь сказать?

— Лиза, — Савелий сжал ее тонкие пальцы, но она, подобно скользкой ящерице, умело освободилась от ласки. — У нас складывается все очень замечательно. Зачем рушить то, что надо сберечь? Ты усложняешь наши отношения. Давай ко всему относиться просто.

— Для меня это уже невозможно, Савелий. — Елизавета аккуратно стряхнула пепел на край блюдечка. — Ты рассуждаешь очень просто, впрочем, как и всякий мужчина. У тебя есть женщина, к которой ты всегда можешь прийти и которая, как ты знаешь, никогда не выставит тебя за порог. Но я устала от всего этого, мне нужна определенность. Я не из тех женщин, которые говорят своим мужчинам: главное — мы сейчас вместе, а что будет потом — совершенно не важно.

Рука Елизаветы слегка дрогнула, и серый пепел упал поверх крупных зерен белужьей икры.

— Елизавета, — Савелий предпринял очередную попытку и кончиками пальцев тронул ее руку. — Разве нам вместе было плохо?

В этот раз рука оставалась неподвижной.

— Нет. За каждый день, проведенный вместе, я благодарна судьбе.

— Тронут. Не ожидал. Но как ты будешь жить? У тебя нет средств к существованию.

Неожиданно Елизавета улыбнулась:

— Спасибо за заботу, уже есть.

Елизавета неожиданно ткнула с силой папиросу в блюдце — надломившийся бок просыпался темно-желтым табаком.

— Мне пора, — решительно поднялась Елизавета. — И Бога ради, не провожай меня, это ни к чему, — решительно произнесла она и уже мягче, слегка виновато, добавила: — Спасибо за то, что ты был у меня.

И неторопливой волнующей походкой, собрав букет самых восторженных взглядов, под медленный цыганский романс покинула зал.

Даже после ухода Елизаветы у Савелия не возникло ощущения, что они расстались навсегда. И только когда он вернулся домой и его с виноватой улыбкой встретил Мамай, он в полной мере осознал горечь утраты.