К ТАКОМУ обращению с собой август Юстиниан не привык, и терпеть его не был намерен. Отныне война с вандалами была делом решенным. Во всяком случае, для императора Второго Рима на Босфоре. Но «ромейский» император VI в. был уже далеко не тем, кем были римские императоры Август или Тиберий. Хотя Юстиниан, после смерти своего дяди августа Юстина, возвысившего племянника до себя, сделав его своим соправителем, вот уже несколько лет правил империей единолично. Однако ему лишь с трудом удалось закончить в 532 г. войну с персами, не добившись в ней особо убедительной победы. Казна была пуста. И это спустя всего лишь десять «с гаком» лет после смерти экономного севаста Анастасия I, умелого хозяйственника, оставившего своим преемникам государственную казну полной золотом до самых краев. Следовало также учитывать то обстоятельство, что из всех вообразимых и невообразимых военных конфликтов с внешним врагом ни один не представлялся сулящим так мало надежд на успех, как война с вандалами. Ведь кем, или чем, представлялись вандалы, при взгляде на них «из константинопольского далека»? Ордою «варваров», вооруженных до зубов, чей колоссальный пиратский флот и в мирное-то время распространял страх на все «маре нострум», держа в постоянном напряжении «ромейских» флотоводцев, а уж о военном времени… что и говорить. У всех еще было свежо в памяти уничтожение вандалами морской армады, посланной на них императором Львом Великим, печальная судьба тысячи «с гаком» кораблей под командованием столь же незадачливого, сколь и неудачливого, Василиска. Вот уж, воистину: «Фройя подул — и они рассеялись». Да и на какую добычу можно было рассчитывать, даже в случае победы над вандалами, этими установившими свое господство над парой сотен миль пустыни, дикими головорезами? Какой смысл был в расходовании времени, сил и средств на изгнание германских дикарей — вандалов из Африки, коль скоро германские дикари — остготы все еще владели расположенной совсем недалеко, несравненно более ценной для империи Италией (без овладения которой «ромеям» вряд ли было бы возможно закрепить за собой Африку, отвоеванную ими у вандалов)?

Анализируя с сегодняшних позиций ситуацию, возникшую в том достопамятном консистории (т. е. на императорском совете; сказать «на заседании совета» было бы неправильно, поскольку в описываемую эпоху в присутствии императора все его советники не сидели, а стояли), нельзя не задаться вопросом: как севаст Юстиниан мог пропустить мимо ушей все эти вполне логичные и обоснованные доводы, приведенные «разумным и влиятельным» вельможей Иоанном Каппадокийцем, «наиболее смелым и сведущим из всех своих современников» (Прокопий). Да и подданные августа Юстиниана, «свободные римские граждане», особенно сельские жители, в массе своей не выказывали особого одобрения планам войны с вандалами. Лишь в городах, в которых православное духовенство пользовалось куда большим влиянием, чем на селе, удалось разжечь ненависть к вандалам-арианам, апеллируя к религиозным чувствам православных горожан. И это, видимо, сыграло роль катализатора, ускорившего ход событий.

Поскольку разумные доводы против войны с вандалами, было непросто опровергнуть, православным епископам пришлось играть на эмоциях верующих, апеллируя к сверхъестественным силам, указывая на творящиеся чудеса, предвещающие удачу предстоящему походу. Поскольку же василевс Юстиниан твердо взял курс на войну, все вышеперечисленное (которому можно верить, а можно — и нет), способствовало перелому в сознании, как членов императорского консистория, так и народных масс. Поэтому не столь важно, явился ли императору Юстиниану в вещем сне священномученик Лаетий или иной святой, призвавший автократора «ромеев», отбросив все сомнения и страхи, поспешить разделаться со злобными вандальскими еретиками, или же епископ Поссессор был самим Богом направлен в из Карфагена в Царь-град, чтобы призвать императора скорей начать войну.

«Что первым благом является мир, в этом согласны все люди, даже те, которые недалеки умом. Поэтому тот, кто нарушает его, является главным источником несчастья не только для соседей, но и для своих соотечественников» (Прокопий Кесарийский).

Трудно не согласиться с мудрым Прокопием. Но… Как только речь зашла о войне с еретиками, странным образом, выяснилось, что «первое благо», мир (как отсутствие войны), в глазах адептов официального константинопольского православия (давно уже превратившегося для римской правящей верхушки в орудие осуществления своих геополитических замыслов), казалось бы, прекрасно знавших, что, как сказано в Евангелии, «блаженны миротворцы, ибо они сынами Божьими нарекутся», на деле ничего не стоит. Тот самый мир, который Гейзерих и вандалы, несмотря на периодические грабительские рейды, в общем-то, сумели сохранить на протяжении нескольких десятилетий, в мире, в котором вестготы и остготы, франки и римляне, персы и сарацины, непрерывно нападали друг на друга. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что кафолическое духовенство в целом, но в первую очередь — разумеется, африканское, не ожидавшие для себя, после захвата власти ярым арианином Гелимером, ничего хорошего, использовали все рычаги, чтобы добиться военного вмешательства «Василии роме-он» под флагом спасения, в вандальском царстве, православия.

Но, не смотря на все ухищрения поджигателей войны, страх перед вандальским флотом, возможно, оказался бы сильнее великодержавных амбиций августа Юстиниана и его непримиримой ненависти к еретикам, не упусти сам Гелимер великолепную возможность привлечь на свою сторону итало-сицилийское царство остготов или хотя бы обязать остготов сохранить нейтралитет. Ведь у остготов был на Ильдериха «зуб», да еще какой! Так что свержение ненавистного им старого вандальского царя и воцарение, на его месте, Гелимера, они всецело поддерживали и одобряли. Ведь Ильдерих, проявив, пожалуй, единственный раз за все годы царствования, недюжинную энергию (жаль только, направленную не туда, куда следовало!) бросил в темницу вдову своего предшественника — Амалафриду, сестру царя Италии Теодориха Остготского, за то, что она отрицательно отнеслась к проводимой Ильдерихом политике сближения с православными, советуя ему сблизиться лучше с ее братом Теодорихом. В ходе превосходно подготовленной, молниеносной операции (осуществленной, разумеется, не «рохлей» Ильдерихом, а решительным, жестоким Оамером) были убиты все остготские придворные вандальского царя (из чего следует, что большая часть тех шести тысяч остготских ратоборцев, что прибыли в Карфаген в составе свадебного кортежа Амалафриды, к тому времени уже успели возвратиться в Италию). Умной и решительной Амалафриде, несомненно, еще имевшей влиятельных друзей и сторонников при вандальском дворе, удалось бежать из заключения. Она попыталась найти убежище у мавров. Во-первых, потому, что мавры были единственной военной силой в Африке, кроме вандалов. Во-вторых, потому, что попытка бежать морем, контролируемым вандальским флотом, была заранее обречена на провал. Но путь до мавров оказался слишком долгим. Вандальские всадники, высланные Гоамером вдогонку царственной беглянке, настигли ее близ города Капсы. И жизнь царственной вдовы оборвалась. Никто не знает точно, какой смертью пришлось умереть сестре Теодориха Остготского. Есть ведь много способов расправиться с пленницей, не вызывая лишних подозрений. Подав ей в камеру миску отравленной тюремной баланды. Или заставив ее несколько дней мучиться от жажды… В любом случае, в 525 г. Амалафриды уже не было в живых. Узнав о гибели сестры, разгневанный царь италийских готов Теодорих повелел «срубить» (как говорили на Руси) тысячу кораблей, готовясь отомстить за смерть Амалафриды.